Небит–даг - 10

реденькой сивой бороденкой, он ни минуты не оставался спокойным, подносил к черным
губам коня то травку, то воду, то приказывал подросткам-уборщикам снять попону и
постукивал пальцами по спине скакуна, то сам набрасывал на него попону и что-то наказывал
жокею, потом бежал куда-то…
Иные наездники водили коней, держа за поводья. Иные рысью пускали их по дорожке.
Кричали глашатаи:
— Седлай коней, выходи на круг, э-эй!
Page 96/311
— Призы хорошие! Не обижайтесь потом, будто не слышали, э-эй!
— Для жеребцов, пускаемых на один круг, приз — двухгодовалый баран, ха-а!
Колхозный ипподром представлял собой неогороженное четырехугольное поле, где на
каждом углу по столбу, на столбах — красные флаги. Вдоль воображаемой дорожки всюду
выстроилась толпа, и мужчины сами брали на себя обязанность держать линию. Мальчишки
уселись, конечно, впереди взрослых. Живая изгородь из человеческих голов и плеч повсюду,
от столба к столбу, вздрагивала и дышала.
Коней выпускали на дорожку не только парами, но и группами. Когда шесть первых жеребцов
вышли на старт, Аннатувак обратил внимание Амана на то, что четыре скакуна без седел и
наездники некрасиво свесили ноги, не упиравшиеся в стремена. Между тем толпа подалась
вперед, следя, как кони выравнивались на старте. Взмах флажка, и вся кавалькада
двинулась, поднимая пыль…
Аннатувак тронул за плечо рядом стоявшего старичка.
— Может быть, объясните, почему некоторые поскакали на неоседланных лошадях?
Бровастый старичок обернулся к городскому начальнику и, поблескивая живыми глазками,
рассказал побасенку:
— Слушай, братец, и понимай… Один купец ушел с караваном в дальний край торговать, а
дома оставил молодую жену. Через четыре года вернулся и нашел дома трех маленьких
карапузов. Купец взял на руки старшенького и спрашивает: «Чей это прелестный ребенок?»
— «Ай, купец, забыл разве? — пристыдила жена. — Когда ты уезжал, он должен был вот-вот
родиться». Купец протянул руку к другому малютке. «А это что за славный ребенок?» — «Ай,
купец, когда ты уезжал, я как раз зачала его!» Тогда купец показал на третьего, совсем
махонького, и спрашивает: «Ну, а это что тогда?» Жена не нашлась и только застенчиво
сказала: «Купец, ты этому дивишься, и я удивлена…» — Старичок, положив свою волосатую
руку на плечо Аннатувака, беззубо рассмеялся: — Вот так же, братец, ты удивляешься, что
скачут без седел, и я удивлен!
Пока окружающие вместе с Аннатуваком смеялись над басенкой, кони обскакали круг и,
тяжело дыша, приблизились к финишной ленте. Прокатились аплодисменты: народ
приветствовал победителя. А вот проскакали на кобылах и хозяева быстроногого скакуна —
работники колхозной конюшни. У одного из них в руке развевался приз — десятиметровый
отрез шелка.
И снова закричали глашатаи. Снова вышли на старт неоседланные кони. И старичок,
довольный, что нашел слушателя, опять приник к плечу Аннатувака.
— Видишь, некоторые поверх потников протянули подпруги, а у других и того нету. Неудобно
и для всадника и для коня.
— Может быть, седел не хватает? — догадался Аман.
— Кони теперь не в чести, — посетовал старик. — И мастера-седельщика днем с огнем не
найти… Но для скачек, пожалуй бы, седел хватило. Это они нарочно так делают.
— Не без причины, конечно? — спросил Аннатувак.
— Братец, а знаешь ли ты, кто сосед у нашего колхоза? Впрочем, ты нефтяник, откуда тебе
знать. Здесь неподалеку казахское село. Вот у казахов и переняли наши эту привычку скакать
на неоседланных лошадях…
Page 97/311
Он, видно, не прочь был бы рассказать и о том, почему казахи испокон веков любят такую
степную скачку, но снова возопили глашатаи:
— Кто идет на четыре круга, выводи коней, ха-а!
— На четыре круга приз назначен — годовалый верблюд, э-эй!
Толпа дрогнула по всему полю — всех волновал исход борьбы на главной,
восьмикилометровой, дистанции. Махтум первый заметил, что стали поспешно седлать и тех
двух красавцев скакунов — белого и гнедого.
— Товарищ начальник, — почтительно обратился он к Аннатуваку. — Который из тех коней,
по-вашему, придет первым?
Аннатувак, уже вдоволь налюбовавшийся мощным крупом гнедого, его широкой грудью,
стройной шеей, красивой головой, не задумываясь, ответил:
— Конечно, гнедой!
— А я считаю, — вкрадчиво заметил шофер, — что белый перегонит.
— Если так разбираешься в конях… — Аннатувак удержался от грубого словечка и закончил
шуткой: — Махтум, что с тобой? Глаза плохо видят или пора заправляться горючим?
— Сейчас не об этом речь, товарищ начальник, хотя в желудке слышу перебои.
— О чем же речь?
— Я так предполагаю, что, ежели скакать на короткую дистанцию, гнедой обскачет. Но восьми
километров его холеные ноги не выдержат. В этом убежден, и никто меня не отговорит.
— А я другого коня и не вижу, — пытаясь быть хладнокровным, возразил Човдуров.
— Можно поспорить с тобой? — ласково приступил Махтум к главной своей задаче.
— На что хочешь спорить?
— Если белый обгонит гнедого, дашь мне двухмесячный отпуск?
Аннатувак усмехнулся.
Махтум, не болтай что попало. Не я издаю законы, не я устанавливаю продолжительность
отпусков.
— Ладно… Тогда премируешь чем-нибудь из директорского фонда.
— Глупости говоришь. Разве не знаешь, для чего предназначен директорский фонд?
— Тогда… Тогда сто рублей из своего кармана!
— Это другое дело, — согласился Аннатувак. — А что ты мне дашь, если придет гнедой?
— Я… — Махтум толкнул локтем Амана. — Я готов доверить тебе на обратном пути
баранку… Жизнью рискую, как видишь.
Этот сговор мог тянуться долго, если бы кони не изготовились на старте и не раздался
выстрел.
Толпа ахнула — гнедой сразу вырвался вперед, оставив за собой четырех коней, бежавших
Page 98/311
кучно. Аннатувак толкнул в плечо шофера.
— Гляди, Махтум! Гляди, Махтум!.. Еще наездник сдерживает, а то он все четыре круга
обежит, пока остальные сделают первый…
И в самом деле, если б дугой пригнувшийся к шее коня гибкий мальчик-наездник показал
плеть и сделал сильный посыл, гнедой далеко оторвался бы от остальных. Махтум это
чувствовал, но понимал, что такого темпа нервный скакун долго не выдержит, и потому
хладнокровно ответил:
— Не торопись, товарищ начальник, дело еще впереди. Будем рассчитываться па финише…
Но и на втором и на третьем кругах гнедой скакал далеко впереди других, и Човдуров,
увлекшийся не меньше Махтума, то и дело выкрикивал:
— Ну как, Махтум?.. Эге! Ну как теперь?..
Но на половине четвертого круга белый конь вдруг отделился от остальных и быстро стал
настигать гнедого. Теперь уже Махтум, приплясывая от возбуждения, кричал:
— Товарищ начальник, гляди, гляди!.. Ай, что делает белый!
Когда прошли третий столб четвертого круга, оба коня шли голова в голову. Зрители
проталкивались вперед, раздвигая плечами стоящих ближе, подбадривая фаворитов:
— Гнедой, красавец мой, жми!
— Жертвой буду ради тебя, белый мой, покажи себя!
Иные шутники прыгали на спины своих соседей, а те и не замечали. Аннатувак тоже в азарте
выскакивал из рядов, бормоча про себя: «Жаль, что его пустили на большую дистанцию… Эх,
гнедой, не подведи меня, постарайся!..» Даже не чувствовал, как шофер что есть силы
колотит его по плечам, крича:
— Гляди! Гляди!..
Часто мелькали ноги белого, приближался издали глухой топот копыт, сияла мокрая от пота
спина гнедого… Распластываясь в воздухе, кони летели мимо ухающей толпы… Только в
последнюю секунду стало заметно, как на финише белый уже на целый корпус опередил
гнедого под рев зрителей… Казалось, громче всех орал Махтум:
— Что?.. А?.. Белый победил гнедого!
Кончились скачки — начался гореш, излюбленная в туркменских селах борьба пальванов.
Тойджан и Ольга протиснулись в круг, где схватывалась в единоборстве то одна пара, то
другая… Ольга ничего не понимала в тонкостях гореша, но Тойджан, надеявшийся показать
русской девушке туркменский праздник во всей его красоте, только презрительно кривил
губы. Зарясь на приз, то и дело выходили на круг обыкновенные, не отличающиеся ни
ростом, ни телосложением шоферы, пастухи, конюхи. Не те были пальваны, что прежде, не
та была борьба, какую Тойджан видывал в родном селении…
— Детская забава, — сказал он и даже плюнул.
— А мне нравится! — говорила Ольга и тянулась на цыпочках, чтобы лучше видеть.
— Видела бы ты, какие прежде на тоях выступали пальваны… — недовольно гудел
бурильщик. — Затылки были как пудовые сахарные головы, а ноги точно кувшины для воды…
Page 99/311
А эти, ах!
— Да что ты брюзжишь?
— Не нравится.
Тойджан был уверен, что, выйди он на круг, всех бы раскидал. Но он был застенчив и потому
сердился и отворачивался, когда кто-нибудь из толпы выбегал на круг и повязывал на себе
кушак… А когда победителю вручали сторублевку, он даже начинал что-то напевать себе под
нос, и Ольга удивленно приподнимала брови, с интересом поглядывая на придирчивого
спутника. Впрочем, и она рассмеялась, увидев шофера Махтума, который успел с кем-то
схватиться и сейчас, азартно прикладывая ко лбу сторублевую бумажку, точно пьяный, шел
из круга. Его, видно, интересовала не сама борьба, а приз, и он нес его над толпой, как флаг.
И уже, кажется, готов был снова ринуться в схватку.
Когда Тойджан и Ольга разыскали в толпе своих, был уже третий час дня. Махтум, изрядно
проголодавшийся после борьбы, нетерпеливо поглядывал на Аннатувака — тот спорил о
чем-то с Ягшимом.
— Сказать по совести, товарищ председатель, — говорил Аннатувак, и трудно было сразу
понять, всерьез ли он или разыгрывает толстяка, — ваш той не превзошел моих ожиданий…
— Дорогой товарищ Човдуров, потерпите, угощение вас единогласно удовлетворит, —
перебил Ягшим.
— Нет, Ягшим, вы меня не поняли.
— А что?
— Почему на конях скачете без седел?
— Мы этого даже не замечаем.
— И гореш у вас словно детская забава, — вставил слово Тойджан.
— Ай, как же это так? — изумленно оглядел Ягшим своих колхозников. — Товарищи
активисты, неужели не удался наш праздник?
Льстивые голоса тотчас откликнулись:
— Как будто неплохо, товарищ председатель.
— Люди повеселились, товарищ председатель.
— И призы щедро раздавались…
Аман, слушая этот хор подхалимов, рассмеялся.
— Где прежние пальваны? — спросил он. — Где Балхан-пальван? Где Пеленг? Где Непес
Чака?
Ягшим решил обратить в шутку неприятный разговор.
— Не тревожь мои раны, товарищ Аман, женщины теперь единогласно рожают карапузов!
— Разве товарищ Ягшим — карапуз? — наседал Аннатувак, почувствовав поддержку
Page 100/311
товарищей-нефтяников. — Вот этот друг — разве карапуз? — он показал на рослого
кладовщика. — И тот, что в праздничный день стоит с папкой под мышкой, разве карапуз?
— Ай, ведь мы же актив!
— А разве актив… — Аннатувак чуть было не сказал «должен гордиться своим пузом?», но
поправился: — Разве актив не должен заниматься физкультурой? Забыли, видно, пословицу:
«Старший начнет — младший работает!» Почему сами не вышли бороться?
Ягшим уныло ответил за всех:
— Товарищ нефтяник, разве не слышишь, какая у меня одышка, даже когда с места встаю?
— Дальше так пойдет, и встать не сможешь.
Ягшим хитро подмигнул своим и рассмеялся.
— А ведь это единогласно золотые слова, а?! Пойдемте покушаем, дорогие гости.
Пир был на славу. Ягшим угощал шефов чем только мог. Махтум неутомимо уплетал кюртюк.
Шашлык из грудинки пришелся по вкусу Аннатуваку. А когда разрезали поджаренного на
углях козленка, фаршированного черным перцем и луком, тут уж перестали стесняться и
Тойджан с Ольгой. Помня о золотых словах, только что сказанных в назидание толстяку
Ягшиму, один только Аман не слишком налегал на жирную еду, а больше тянулся к мискам с
кислым молоком и крепким чалом.
Ягшим произносил тосты — один за другим и все «единогласно».
С трудом Тойджан втиснул словечко в этот фейерверк красноречия. Ему захотелось опять
поддразнить тщеславного толстяка.
— Товарищ председатель, в вашем колхозе на досуге, особенно на тоях, молодежь не играет
в кольцо?
— Ай, играют иногда в карты, в дурачки…
Ответ показался обидным Тойджану. В его родном Сакыр-Чаге любили играть в кольцо:
садились в кружок на сыпучем песке и пускали колечко по рукам, а тог, кто сидел в середине
круга, должен был угадать — у кого. Нелегко было, держа в кулаке колечко, не выдать себя
ни улыбкой, ни движением ресниц.
— Товарищ председатель! — воскликнул Тойджан. — Пренебрегая тонким искусством
наблюдательности и сметливости, вы, по-моему, проявляете халатное отношение к своим
обязанностям. Была бы моя воля, я бы крепко наказал вас за беззаботность, а эту игру ввел
бы как урок в сельских школах…
С блуждающей улыбкой Ягшим вслушивался в слова бурильщика, пытаясь разгадать,
серьезно он говорит или шутит.
Все засмеялись, и у председателя отлегло от сердца, он сделал вид, что очень занят едой, и
промолчал.
Теперь к нему приступил Аннатувак:
— Может быть, я не заметил, но, кажется, на тое не упражнялись в благородном искусстве
стрельбы?
Ягшим поглядел на гостей страдающим взглядом. Он не мог представить, что и Човдуров
Page 101/311
подшучивает над ним. Это было бы слишком легкомысленно для такого большого
начальника. Но раз критикуют, надо обороняться.
— Стрельба? — насмешливо переспросил он. — Чтобы стрелять, где найдешь древние
хирлы?
— В Красноводске можно купить малокалиберные ружья.
— Ай, товарищ Човдуров, зачем по всему селу греметь выстрелами? Собак пугать, что ли?
— Не то, Ягшим, не то, — миролюбиво заметил Аман. — Стране нужны меткие стрелки,
снайперы. Ты ведь сам воевал на фронте, знаешь… А забыл.
— Эта твоя критика верна, товарищ секретарь, — согласился Ягшим и снова взялся за
жаркое.
— В одном признался — и то польза, — проворчал Аннатувак.
Ягшим живо присел на корточки и, размахивая сальными пальцами, перешел в наступление.
— Дорогой товарищ Човдуров, когда я стрелял на берегах Днепра, я думал, что, кроме
военного дела, ничего не нужно знать человеку. А теперь все позабыл на свете, кроме заботы
об увеличении поголовья скота… Это верно! Только, товарищ начальник, товарищ секретарь,
я тоже хочу немного вас задеть, не сердитесь. Если не каждый месяц, то хотя бы каждый
квартал приезжали к нам, указывали на недостатки, разве Ягшим учился бы у верблюдов? В
крайнем случае, если сами не можете оторваться от кресла, прислали бы агитаторов…
Аннатувак весело прищурил глаз и спросил:
— А не помнишь ли, товарищ Ягшим, как ты участвовал в одном бурном нашем совещании,
даже выступил там?
— В совещании? Я выступил? — Ягшим закивал головой. — Об электростанции шла речь?
Да?
— Хорошенько припоминай.
— А, просил вырыть колодцы…
— Ты нам говорил: «По горло сыты вашими агитаторами, наша Кейкил-эдже не уступит
вашим профессорам насчет агитации, даже верблюдов научит разговаривать…»
Эти слова развеселили всех сидевших на ковре. Под дружный смех колхозников Ягшим долго
чесал затылок.
— Память у тебя цепкая, товарищ начальник… Эй, товарищи активисты, зовите сюда
Кейкил-эдже, пусть она с ним поспорит, я не могу…
Махтум, которому — грех не сказать — понравилось колхозное угощение, хохотал вместе со
всеми, слушая застольный поединок начальника конторы с председателем колхоза. Про себя
он давно решил, что хорошо бы задержаться тут дней на пять. Он не смотрел на часы. Но
Аннатувак, боясь, как бы Махтум не «разучился» водить машину, не раз уже подумывал, что
пора ехать домой.
Солнце начало клониться к закату, участники тоя понемногу расходились по домам. Ягшим
напомнил гостям, что вечером будет концерт самодеятельности. Но тут Аннатувак и Аман
решительно поднялись — пора ехать, спасибо за веселый, полный удовольствия день…
Page 102/311
— А как же концерт? — засуетился Ягшим. — Оставляйте тогда молодежь. Их не отпустим! И
думать не о чем! — И стал кружить вокруг Ольги и Тойджана с такой же легкостью, с какой
встречал высоких гостей на скаковом поле.
— Что ж, надо уважить хозяев, — сказал Човдуров и вопросительно взглянул на Тойджана.
— На мотоцикле догоните, — улыбаясь, поддержал Аман.
— Нет, утром, утром уедут! У нас и комнаты приготовлены в гостинице! — кричал Ягшим.
— Останемся? — кисло спросил Тойджан Ольгу.
Она почувствовала в его голосе сожаление. И в самом деле, ему хотелось к вечеру вернуться
в город, чтобы еще сегодня увидеть Айгюль, извиниться за внезапный отъезд.
— Ты так гостеприимен, как будто принимаешь меня в своем родовом имении, — ответила
Ольга. — Что ж, останемся.
И вскоре Махтум дал сигнал отправления… «Газик» покатил восвояси. Ольга и Тойджан
помахали вслед.
Глава двадцать первая
После тоя
— До концерта еще три часа. Идем погуляем.
— Ты мне покажешь кибитку?
— Я покажу тебе детский сад и ясли, новые дома, телефон на столе председателя…
Ольга рассмеялась.
— Нет, новую жизнь я хорошо знаю. Я хочу видеть старую кибитку.
Они стояли у ветхого колодца, заделанного плетнем. Ольга, точно строгий инспектор,
заглядывала в глубину. Она была полна решимости осмотреть все на свете за эти три часа,
ознакомиться с каждым закоулочком туркменского аула. Тойджан с любезной улыбкой
смотрел на нее, она казалась ему сейчас младшей сестренкой Айгюль, и ради Айгюль он
готов был исполнять все ее приказания. Смеркалось. Народ разошелся по домам.
— Ну что ж, идем, — сказал Тойджан.
Не успели пройти и двух шагов, как их остановили.
— Вас ищет одна женщина.
— Что ей надо? — удивился Тойджан.
— Не знаем. Она пошла в колхозную гостиницу…
Тойджан и Ольга переглянулись, пожав плечами. Они не придали этому никакого значения.
Аул был сравнительно чистым, как всегда бывает, когда населенный пункт расположен в
широкой степи на песчаном грунте. Колодцы на улицах приподняты над дорогой. Нигде, даже
Page 103/311
на задворках, не видно навоза и мусора. Зато в переулках справа и слева лежали аккуратно
сложенные доски и штабеля кирпича. На многих домах возводились новые кровли из
черепицы. Из черных рупоров на всю улицу разносился внятный голос диктора.
Тойджан, никогда не бывавший в этом ауле, уверенно шел впереди Ольги и шутливо
показывал:
— Вот, видишь, строится дом о восьми окнах.
— Вот идет Герой Социалистического Труда… судя по звездочке на бешмете.
— Вот это школа и даже дорожный знак возле нее для таких лихачей, как наш Махтум.
— А вот играют и резвятся молодые верблюжата…
— Где же черная кибитка? Не то показываешь!
Возле чалых верблюжат она все-таки задержалась.
Они неуклюже гонялись друг за дружкой, взбрыкивая мохнатыми ногами, а самый маленький
стоял в сторонке и жалобно кричал, подзывая мать, которая неизвестно откуда, но должна же
явиться на его повелительно-жалобный зов.
— А вот это видишь? — заметил Тойджан.
Он показал на пестрые тесемочки, повязанные на шеях верблюжат.
— А что это?
— Это свидетельство плохой работы партийной организации. Тут люди еще придерживаются
старых поверий. Я видел и детишек с талисманами на груди… Значит, должны быть тут и
кибитки.
И верно, вскоре увидели рядом с хорошими новыми домами несколько ветхих кибиток. Ольга
осторожно заглянула под полог — внутри горел маленький саксаульный костер, дым легко
убегал в щель между кошмами, прикрывавшими купол кибитки. Навстречу гостям вышел
пожилой мужчина в тюбетейке и в пиджаке, по-городскому накинутом на плечи. К удивлению
Ольги, он заговорил на чистом русском языке. Он пригласил нефтяников зайти отведать
кислого молока и очень толково разъяснил девушке, почему еще сохранились старые
кибитки.
— Мы скотоводы, нам труднее отказаться от вековых привычек, — говорил хозяин кибитки. —
К тому же иногда, особенно весной, приходится кочевать с места на место. Войлок готовим в
колхозе, дров много вокруг, и наши кибитки не требуют от колхозников никаких
дополнительных затрат…
— А этот дом ваш? — спросила Ольга, показав на аккуратный четырехоконный дом с
высоким крыльцом.
— Этот дом наш, — с улыбкой подтвердил колхозник.
Когда отошли от гостеприимного обитателя кибитки, Тойджан с непримиримостью человека
нового времени процедил сквозь зубы:
— Зайцу родной бугор дороже всего…
— Что ты такой сердитый?
Page 104/311
— Нет, ничего… Народ здесь хороший, — примирительно сказал Тойджан. — Трудолюбивый,
по всему видно. И веселиться умеют, и работать… Ничего.
— Я и то скажу тебе, — согласилась Ольга, — женщины и девушки здесь не закрывают
платками лиц, как некоторые у нас в Кум-Даге, а идут открыто, держатся с достоинством.
Как раз в это время проходила мимо стайка сельских девчат, и одна из них смело крикнула
Тойджану:
— Вас женщина ищет!
— Где она?
— У гостиницы!
И снова Тойджан и Ольга с недоумением поглядели друг на друга.
Возле одноэтажного здания колхозной гостиницы их встретила рослая комендантша в
цветастом платке и сиреневом шелковом платье. Она дожидалась гостей-нефтяников;
председатель Ягшим распорядился отвести им по комнате, дать умыться, отдохнуть до
начала концерта. Здесь, у дувала, стоял уже и мотоцикл Тойджана, доставленный сюда по
его просьбе одним из колхозных любителей мотоциклетного спорта.
— Тут кто-то нас искал? — спросил Тойджан.
— Это Зулейха, она ушла покормить ребят и сейчас вернется, заходите, не стесняйтесь, —
радушно объяснила комендантша.
Тойджан остался на улице, Ольга вошла в дом. Она стряхнула с плаща пыль и умылась. В ее
комнате стояли четыре кровати с шелковыми одеялами и свежими чистыми
пододеяльниками. На столе ожидала душистая дыня. За окнами совсем стемнело, вдали
кто-то наигрывал на койдюке, журчала унылая песенка без слов, во дворе блеяли овцы,
рослая комендантша бесшумно двигалась но комнате.
— Это твой жених? — вдруг по-туркменски спросила она.
Ольга всплеснула руками от изумления.
— Ой, что вы!..
За целый день она ни разу не подумала, что ее могут посчитать за невесту Тойджана. Придет
же в дурную голову такая мысль!
Но комендантша, взбивая подушки, нисколько не смутилась.
— А что тут такого? — ласково приговаривала она. — Долго ли маслу смешаться с медом?..
— Не говорите глупостей! — оборвала Ольга, поправила косы и вышла на крыльцо.
Поодаль грузили на автомашины палатку, вещевые мешки, походные кровати, теодолиты.
Это с рассветом собиралась уйти в пески какая-то экспедиция, не то геологов, не то
геодезистов. Тойджан, задумавшись, сидел на ступеньках и не заметил Ольги. Где-то вдалеке
послышалось урчание движка, и электрический свет разом вспыхнул в десятках домов и на
фонарях, окаймлявших площадь перед гостиницей.
— О чем задумался? — спросила Ольга.
Тойджан поднял голову, взглянул на девушку тоскующим взглядом и коротко ответил:
Page 105/311
— Сама знаешь…
— Сердишься, что не она сейчас рядом, а я?.. — насмешливо спросила Ольга.
Тойджан промолчал.
— Когда злишься, укуси нос.
— Зубы не достают до носа, может быть, ты прикусишь свой язычок?
Ольга не успела ответить, как перед ними возникла женская фигура. Чувствовалось по всему,
что женщина очень волнуется.
Тойджан встал с порога.
— Пожалуйста, не стесняйтесь, входите, — пригласил он и сам вошел в дом.
В комнате, отведенной для Ольги, был уже полумрак. Пахло дыней. Свет шел только от окна,
за которым горели фонари на площади. Ольга присела в уголке на кровать. Тойджан
поместился у тумбочки с графином. Женщина просунулась было в дверь вслед за ними,
потом отступила, наконец неслышно вошла в комнату, тихо поздоровалась и уселась на
стуле возле двери. Голову ее покрывал платок, и хотя кончик его она не держала во рту, как
полагается в знак покорности и молчания, но по опущенным плечам, по стесненности
движений и взгляда видно было, что она дичится незнакомых городских людей. Что же
привело ее сюда? Думая об этом, Тойджан вглядывался в обветренное и все же нежное лицо
с коротким носом и слегка приоткрытым от волнения милым детским ртом.
— Не стесняйся, пожалуйста, — решил он ободрить женщину, — считай нас своими людьми.
А то ни ты не сумеешь рассказать, ни мы понять тебя. Не так ли?
— Это верно, так… — промолвила женщина костенеющим от смущения языком.
— Если верно, нам для начала нужно узнать друг друга. Ты, может быть, слышала уже — это
мой товарищ по работе, оператор на нефтяных промыслах, комсомолка Ольга Сафронова. Я
бурильщик, и зовут меня Тойджан Атаджанов, я родом из Марыйской области, из Сакыр-Чага.
А тебя как зовут?
— Зулейха, — коротко ответила женщина.
— Колхозница?
— Да… Только неудобно мне говорить о своей работе.
— Почему? Мы же уговорились не стесняться…
— Да, это так… Но… видите ли, я работаю подпаском.
Видно, нелегко далось ей это признание. Зулейха вся съежилась на стуле, руку поднесла ко
рту. Ольга не поняла, что тут стыдного, но Тойджан тоже смутился на мгновение: он впервые
слышал о женщинах-пастухах. Впрочем, тут же подумал, что если крестьяне становятся в
наше время мастерами, даже инженерами, то почему бы и женщине не стать пастухом.
— Очень хорошо! — сказал он бодрым голосом. — Твоя судьба будет и для других женщин
примером.
— Верно, я могла бы и в селе прокормить двух детей, но по предложению партийной
организации решила взяться за это дело… Я и не жалею теперь.
Page 106/311
«У нее, верно, нет мужа, — подумал Тойджан, — что сказала она о двух детях?» Но
промолчал, язык не повернулся спросить.
Поняв, почему запнулся Тойджан, Зулейха начала рассказывать, мучительно, с болью, как бы
срывая присохшую повязку со старой раны.
— Если услышите что-нибудь постыдное, простите… По закону я замужем, у меня есть муж, у
моих детей — отец. Только он… не муж мне и не отец для детей своих.
«Но мы же не следователи, — подумал Тойджан, — а дело твое касается суда…» Но он и
сейчас промолчал — волнение женщины тронуло его, и Ольга из глубины комнаты подсела
поближе к Зулейхе, вглядываясь в полумраке в чистые, нежные черты ее лица.
— Он ни в колхозе не ужился, ни в ауле… — рассказывала Зулейха. — Вся его работа —
доносы на всех писать, раздоры повсюду сеять… Пакостник такой… Комсомольцы исключили
его из своих рядов… А ему хоть бы что… Наконец колхоз выгнал его взашей. Я слышала не
раз от людей, что он находится в Небит-Даге, среди вас, нефтяников…
— Кто он? — жестко перебил Тойджан.
— Зовут его… — Она еще помедлила и робко выговорила: — Зовут его… Ханыком
Дурдыевым.
— Ханык Дурдыев?
— Да.
— Может быть, Зулейха, ты несправедлива к нему?
— Может быть… — грустно согласилась Зулейха. — Соль пропитывает все, что в нее
попадет. Не знаю, наверно, и нефтяники умеют превращать плохих людей в хороших…
— Он способный работник, живой человек, — говорил Тойджан, с горячностью убеждая не
только покинутую женщину, но и самого себя, потому что всегда испытывал к Ханыку только
безотчетную неприязнь…
— Не знаю… Вряд ли… — грустно повторяла Зулейха.
— Кто он такой? — быстро спросила Тойджана Ольга, оцепеневшая от всего услышанного.
— Он не бурильщик, он работает агентом в отделе снабжения… Я не раз встречался с ним и
не думал…
Зулейха повернулась к Ольге и жарко заговорила, размахивая руками:
— Если скажут, что мы у берега моря живем, я могу поверить, но если скажут, что Ханык стал
человеком, — нет, никогда не поверю!
— Погоди, Зулейха…
Но тихий до сих пор голос Зулейхи теперь заполнил комнату.
— Если ваше воспитание сделало его человеком, почему же он за два года ни разу не
справился о своих детях? Я труженица, не нуждаюсь в его помощи, мне ни копейки от него не
нужно!.. Но дети… Бедные малыши не знают еще, что он негодяй. Без конца приступают ко
мне: «Мама, где наш отец? Мама, когда же приедет отец? Когда же возьмет нас на руки, как
отец Мурада или отец Дурды? Мама, напиши ему поскорее, пусть приедет…» Знаете, как
горько слышать жалобные голоса безвинных малюток, успокаивать их? — Зулейха плакала,
Page 107/311
голос прерывался от слез. — Какое вам еще нужно доказательство?..
Несчастная как вошла неслышно, так и выскользнула в дверь. Ольга сидела, сжав по-мужски
кулаки в коленях. Тойджан встал и прошелся по комнате.
— Это гуляби, хороший сорт, — сказал он равнодушным голосом, потрогав рукой дыню,
лежавшую на столе.
Но вдруг стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Встречу негодяя, отправлю ему в горло все зубы!.. — И, устыдившись своего крика,
спокойно закончил: — Да, Ольга Николаевна, каждый в этом селе убьет гюрзу, потому что
слышал о ее смертельном яде. Но почему же не убивают таких вот двуногих гадов?
Ольга даже в темноте видела, как он вздрагивает, словно тот гнедой конь перед скачками.
— А может быть, мы ошибаемся?
— Ольга, я знаю, что не ошибаюсь! Он только с виду похож на нас, на людей, но в зубах его
— змеиный яд… Поверь мне! Вчера ужалил Зулейху, завтра — меня, послезавтра — тебя.
Вот мой совет: берегись таких людей! Увидишь, я буду не я, если в скором времени с него не
спадет шкура и все не увидят, что это за гадина! Такие мерзавцы не могут жить долго в
нашем обществе…