Небит–даг - 24

— Не надо мне воды, ничего не надо, — махнула рукой Айгюль. — Садись рядом… Ты…
Глупый…
Она говорила с трудом, но Нурджан понимал, что вся злоба выдохлась, она больше не
сердится, может, даже жалеет его. Оператор опустился на песок, и, освещенные зловещим
пламенем пожара, они долго сидели рядом, молчаливые, смуглые, чем-то похожие друг на
друга.
— Если бы ты знала, какую тяжесть с души моей сняла, — сказал наконец Нурджан.
— Если бы ты мог понимать, что такое тяжесть… — горько улыбнулась Айгюль.
— То что? Доканчивай! — Мальчишеский задор вернулся к Нурджану.
— То молчал бы и радовался своему счастью. Ну, хватит. Пошли! Надо узнать, не идет ли
какая машина в город.
В стороне от буровой собрались инженеры и начальники пожарной охраны. Они совещались,
обсуждали, как лучше потушить пожар.
Майор из пожарной дружины предлагал заполнить песком тысячи мешков и закидать
скважину. Очеретько советовал бурить наклонную скважину и через нее отвести нефть и газ в
сторону. Сафронов сказал: из агрегатов и пожарных машин со всех сторон пустить воду и
одновременно устроить взрыв. Аннатувак утверждал, что сбить пламя можно только с
помощью взрыва.
У каждого были свои доводы, каждый был уверен в своей правоте, но всех перекрывал голос
Аннатувака, привыкшего приказывать:
— Только взрыв! Двух мнений быть не может!
У Тагана не было опыта тушения пожаров, но по здравому смыслу ему казалось, что прав
Сафронов. Начальственные окрики сына он находил совсем неуместными в такой
трагический момент.
— Аннатувак, дорогой, зачем столько шума? Не грех послушать и специалистов, они же
Page 247/311
поседели на этих делах!
— Я начальник! — закричал Аннатувак.
— Вот поэтому-то и надо прислушиваться к людям.
Аннатувак бешено сверкнул глазами на отца.
— Молчать надо тому, кто ничего не понимает в деле! Мало, что устроил пожар, так теперь
еще тушить мешаешь?
Таган сгорбился, как от удара.
— Мало, что умер, — тихо сказал он, — так еще ворон выклевал тебе глаза…
Айгюль, которая вместе с Нурджаном робко прислушивалась к спорам, не решаясь вставить
слово, теперь не выдержала.
— Стыдно! Неужели не нашлось других слов для отца? Ты хоть отдаешь себе отчет, какое у
него несчастье?
— Ты еще будешь рассуждать! Замолчи! — прикрикнул Аннатувак и добавил сквозь зубы: —
Как будто у него одного несчастье.
Отец и сестра поняли, что спорить сейчас с Аннатуваком бесполезно, и замолчали. Всем
остальным тоже было не по себе от грубой выходки Човдурова. Минуту продолжалось
неловкое молчание. Все будто прислушивались к отдаленному гулу пожара и к легкому
дробному звуку, с каким песчинки рядом падали на землю. Издали слышалось гуденье
моторов подъезжавших машин. Аман обратился к молчавшему до сих пор Сулейманову:
— А вы, Султан Рустамович, какое предложение считаете правильным?
— Все эти меры хороши, но применяются в зависимости от характера пожара. Бурение
наклонной скважины и отвод в сторону нефти и газа — хорошее дело, когда все остальные
способы не дали эффекта, когда пожар продолжается несколько дней. Песок, конечно, тут не
поможет. Остаются взрыв и вода, для того чтобы охладить и сбить пламя. Но подготовка
взрыва требует времени, а водяную атаку попробовать мы можем сейчас же, и притом на всю
мощность нашей водопроводной времянки!..
— Значит, вы за предложение Андрея Николаевича?
— Да. По-моему, сейчас надо пустить в ход воду и одновременно готовить взрыв.
Аннатувак, несколько успокоившийся во время этого мирного обсуждения, с готовностью
поддержал Сулейманова:
— Присоединяюсь к этому предложению.
Машины, стоявшие наготове, стали окружать пылающую буровую.
— Пустить воду! — раздалась команда.
Ночь уже кончилась, начинал брезжить рассвет. Пламя пожара взлетало все выше в
посветлевшем небе. Сотни глаз неотрывно следили за этим горячим дыханием земли. Газ,
который горел сейчас, мог отопить тысячи домов, нефть — привести в движение сотни тысяч
тракторов. Шум агрегатов и пожарных машин яростно спорил с гулом огненного чудовища.
Шланги быстро вбирали в себя воду и бурно выбрасывали ее на устье скважины, а пламя
пожара, казалось, разрасталось все сильнее.
Page 248/311
Затаив дыхание зрители следили за борьбой. Таган вместе со всеми следил за ходом
сражения, ни на минуту не отрываясь от огненного столба. Если пожар не удастся потушить,
пропадет полугодовой труд всей бригады, пропадут государственные средства и черное
золото, которого ждет вся страна, бесполезно останется лежать под землей. Если же
сражение окончится победой, поломанные крылья мастера заживут, и он опять воспарит.
Сердце Тагана стучало в такт тарахтевшим машинам.
Не меньше отца волновалась Айгюль. Что с Тойджаном? Можно ли доверять тому, что о нем
сказали? Всей душой она стремилась в Небит-Даг. Но как уехать, не дождавшись конца? Что
скажет она Тойджану и матери? Сможет ли успокоиться сама? Ах, да когда же потушат этот
свирепый огонь! Айгюль уже казалось, что языки пламени лижут не воздух, а лицо, гул
пожара гудит только в ее ушах.
И Аннатувак потерял терпение. Он расхаживал взад и вперед широкими шагами. А
Пилмахмуд, глядя на армию машин и агрегатов, которая тщетно боролась с огнем,
испытывал жгучий стыд, вспоминая, как телом своим хотел придушить пламя.
А когда восток побелел, словно обрызганный молоком, огненный столб вдруг пошел вниз.
Какие-то новые силы подземных недр вышли на помощь нефтяникам: видно, где-то в глубине
скважины произошел обвал и фонтан начал быстро слабеть. Этим воспользовались
пожарники, тотчас же усилившие водяную атаку. Пламя еще раз взметнулось в небо, затем
упало и исчезло из глаз.
На минуту всех оглушила тишина. Но вот кто-то крикнул:
— Ур-ра!
И земля задрожала от радостных криков толпы.
Скважина, с полуночи изрыгавшая пламя, выдохлась, как проколотая камера.
Таган без разбору обнимал всех, кто попадался под руку. Забыв обиду, обнял даже
Аннатувака, горячо расцеловал Сафронова. Не снимая рук с его плеч, он сказал:
— Вам, Андрей Николаевич, я особенно благодарен. Спасибо, брат мой!
— Таган-ага, через несколько дней и следов пожара не останется на вашей буровой. Уж
это-то мы сделаем!
Старик посмотрел на буровую. Деревянные части вышки сгорели, швы распаялись,
станковые фермы валялись на земле. Нельзя было даже угадать цвет станка и дизеля. С
болью в сердце глядел Таган на эти разрушения.
— Удастся ли, Андрей?
— Непременно удастся, — твердо сказал Сафронов.
Судьба буровой не зависит от станка, вышки, дизеля. Ее решает скважина. Если она не
развалена, если еще не окончательно вышла из строя, можно снова привести в движение
долото. Опыт подсказывал Сафронову, что скважину удастся восстановить.
Но радость мастера длилась недолго. Пока рабочие, аварийники, пожарники, инженеры
бурно ликовали, Тагана снова охватили сомнения. Буровая была страшнее покинутого,
разграбленного дома. Разве можно поверить, что вернется вчерашняя жизнь, полная радости
и надежд? Может, Сафронов просто хотел успокоить? А если даже и восстановят буровую.,
допустят ли мастера к работе, позволят ли вдохнуть запах новой нефти? Не зря Аннатувак
сказал: «Устроил пожар!» Наверно, завтра начнется следствие. Кто окажется виноват:
Page 249/311
мастер, бурильщик?.. А что сейчас с беднягой Тойджаном? Может, сгоряча и не заметили, что
он серьезно ранен?
А в это время Айгюль уже ехала в Небит-Даг на попутной машине, снова и снова проклиная
пески и бездорожье.
Глава сорок седьмая
Глаза милого ищут милую
Тойджан очнулся, но жар еще туманил голову, мрак и пламя мешались в глазах, и седые усы
Тагана росли, росли, разрастались во всю комнату, протягивались от стены до стены…
Тойджан начинал метаться на постели.
— Мастер-ага, нет, нет… Я не виноват, мастер-ага! Куда же, куда…
Он не сознавал, что лежит в больнице, бредил, рвал ворот просторной рубахи, сбрасывал
одеяло.
А в больнице было тихо, чисто, светло. Тойджан лежал в отдельной палате, и возле него
сидела Нязик, молоденькая медицинская сестра. Утреннее солнце освещало розовым светом
белую стену, и она казалась теплой. Лучи падали на смуглые руки Нязик, и они казались
горячими. Чьи это руки, чьи?
— Айгюль? Айгюль… — снова забормотал больной. — Не виноват я… Тяни рычаг,
Халапаев… Палатчик, выше, выше! Горит? Горит буровая? Нет, нет… Мое сердце горит!
Нязик испугалась, что у больного и в самом деле болит сердце. Она придвинулась поближе,
погладила Тойджана по голове.
— Тойджан, братец, не бойся ничего, ты уже выздоравливаешь. Посмотри, как хорошо за
окном! Скоро наступит весна… Слышишь, как поют птички? Не думай ни о чем, только
слушай, как поют птички… Слышишь, все по-разному…
В открытую форточку доносилось разноголосое пение птиц из больничного сада. Тойджан
затихал понемножку, как младенец, которому спели колыбельную песню, и только не мог
понять, чей это нежный голос говорит с ним.
— Айгюль? Это ты пришла, Айгюль?
— Не волнуйся, братец, Айгюль сейчас придет.
— Это ты, Айгюль? Милая, дай руку…
Он нежно гладил руку Нязик, а девушка растроганно проводила рукой по его волосам и
приговаривала:
— И Айгюль придет, и все придут, и птички будут петь…
Тойджан еще что-то бормотал, но лежал совсем спокойно. Глаза его сомкнулись, а губы
тихонько шевелились, потом он умолк, глубоко вздохнул и стал напевать:
Глаза милого ищут милую,
Page 250/311
Приди на буровую, приди.
Милая, если придешь, порадуешь сердце,
Приди на буровую, приди!
Теперь он позабыл о пожаре и не мог бы себе представить, что обломки вышки валяются на
земле, что его милая в Сазаклы, а мастер подавлен тяжелыми думами. Тойджану чудилось,
что он снова на буровой, и Джапар ему подпевает, и Халапаев подтягивает тенорком, и
густым басом гудит сам Таган… А стрелка манометра стоит, не шелохнется. Нязик казалось,
что больной хочет песней развеять печаль, позабыть про свои огорчения. Где же эта Айгюль?
Если бы она сейчас появилась, больному полегчало бы. Ишь как печально зовет ее! Почему
же она не приходит? Доктор не разрешил свиданий с больным, но Нязик все равно бы
пропустила эту Айгюль к бурильщику. Пусть хоть выговор дадут. А может, эта бедная Айгюль
и не знает, что случилось с ее другом?
В палату вошел доктор, приземистый человечек в очках с тяжелой роговой оправой.
— Как ведет себя? — отрывисто спросил он, кивая на Тойджана. — Есть перемены?
— Бредит, — тихо сказала Нязик, — потом приходит в сознание, открывает глаза, поет и
снова впадает в забытье.
— Думаю, что скоро придет в себя. Только следите, чтобы лежал спокойно, не вскакивал на
ноги и…
— Доктор! — неожиданно окликнул Тойджан спокойным голосом здорового человека.
Врач подсел к больному, взял за руку, чтобы проверить пульс.
— Слушаю вас, товарищ Атаджанов.
— Я пойду на буровую…
— Обязательно. Как поправитесь, так и пойдете.
— Я же здоров!
— Вот и прекрасно. Отдохнете дня три-четыре и — на буровую!
— А как там сейчас?
Доктор знал, что случилось в Сазаклы, и поэтому промолчал. Но Тойджан и не дожидался
ответа.
— Горит, доктор… Горит…
С большим напряжением он приподнялся, опираясь обеими руками на кровать, и тут же упал
на подушки. Доктор заботливо укутал его одеялом, посидел немного у постели и, считая, что
бурильщик заснул, вышел. Нязик тихонько отошла к окну и разглядывала птиц,
перепархивавших с ветки на ветку.
А Тойджан не спал. Прояснившееся сознание все время возвращалось к буровой. Почему она
загорелась? Когда вспыхнул пожар, его оттащили, но он еще помнил взметнувшееся пламя, а
Page 251/311
потом все смешалось, и только, как сквозь сон, слышался голос Тагана: «В машину его, в
машину!..» Как же это случилось? Кто виноват? Рассеянность? Нет, держа рычаг, он все
время был начеку. Азарт? Нет, никогда он не гнался за проходкой и с Халапаевым спорил…
Так почему же случился пожар? И мгновенно вспомнилось: буровая работала равномерно,
как вдруг резкий толчок… Значит, произошел выброс. Внезапный выброс! Глинистый раствор
был разрежен газами и нефтью, с огромной силой вырвавшимися из вскрытого долотом
пласта, и уже больше не мог создавать противодавления. «Закрыть превентор!» Он
отчетливо помнит эту молнией блеснувшую мысль. Если бы он закрыл превентор, пожара не
было бы. Но он не успел сделать и трех шагов, тяжелая гора упала на него, и все сразу
исчезло. Кто же виноват? «Ах, неважно, кто виноват! Пусть я виноват, но знать бы, что с
буровой? Неужели горит?»
Тойджан снова застонал, заворочался, начал бредить.
— Кто виноват? Мастер-ага!.. Горит? Ах, Айгюль, Айгюль-джан… Приди, приди!
И опять он тихо запел: «Глаза милого ищут милую…» Теперь Нязик чувствовала, что он
понимает, что поет, не бредит больше. Так много чувства вкладывалось в эти простые слова,
а солнце так буйно заливало комнату, будто музыка к песне, и Нязик чудилось, что уже
наступила весна. И не успел смолкнуть припев, как дверь отворилась, и в комнату тихо вошла
Човдурова.
— Айгюль-джан! — крикнул больной.
Айгюль стала на колени перед постелью, уронила голову на грудь Тойджану, а Нязик
незаметно вышла из комнаты, то ли чтобы не мешать влюбленным, то ли чтобы охранять их у
дверей. Стоя на посту, она и не слышала, как колотилось сердце Тойджана, не видела, как из
глаз Айгюль катились слезы.
Но раньше всего Тойджан спросил:
— Буровая?
— Столб огня рассеялся, словно вихрь улетел в небо.
Тойджан и сам не заметил, как сел.
— Пожар потушен?
— Инженеры уверяют, что через несколько дней буровая снова начнет работать.
— Ты осчастливила меня, Айгюль!
Тойджан обнял девушку, удивившись, откуда взялись силы. Тепло губ, рук, щек Айгюль
оживляло, согревало до самой глубины души. Он все крепче прижимался к Айгюль, не
переставая удивляться целительной силе любви.
Деликатно постучавшись, в комнату вместе с Нязик вошел доктор и развел руками, увидев
сидящего Тойджана.
— Что это, сон или действительность?
Айгюль покраснела, вскочила на ноги и поздоровалась. То ли от радости, то ли от смущения и
Тойджан встал рядом с ней и в своей полосатой пижаме застыл, как по команде «смирно».
— Простите, доктор, — сказала Айгюль, — я второпях даже не попросила разрешения.
Page 252/311
— А халат кто дал?
— Сама с вешалки стащила!
— Если бы знал, что так лечите больных, послал бы за вами три часа назад.
Тойджан вмешался в разговор, думая, что шутки доктора смущают Айгюль.
— Разрешите? — спросил он врача.
— Пожалуйста!
— Пошли, — сказал Атаджанов, схватив за руку Айгюль.
Растопырив руки, доктор загородил дверь.
— Это куда же?
— На буровую!
— А кто разрешил?
— Я же спросил у вас!
— Я думал, что вы просили разрешения задать вопрос. А теперь запомните: больной
Атаджанов должен лечь в постель и без разрешения не вставать. В самом деле, кто вам
позволил встать?
— Кто? — Тойджан на секунду задумался и нашелся. — Я встал из уважения к вам, доктор.
— Ах, молодец! — засмеялся врач. — Я вижу, вы действительно здоровый человек. А между
тем похоже, что у вас легкое сотрясение мозга, и рана на голове еще внушает опасение…
— Рана? — Тойджан дотронулся до головы и только теперь обнаружил, что она перевязана.
И тотчас почувствовал боль в затылке.
— Вы еще не знаете о своей ране?
Врач стал рассказывать, обращаясь больше к Айгюль, чем к больному, о том, как Тойджану
сделали маленькую операцию, наложили швы и что теперь самое главное — покой.
— Все это хорошо, доктор, — нетерпеливо перебил больной, — я вам очень благодарен, но
меня ждет буровая.
— Вот и пусть ждет, — неумолимо говорил врач, — она никуда не сбежит. С сотрясением
мозга шутить нельзя, а потушенная буровая и товарищ Човдурова как-нибудь уже подождут.
Вашей посетительнице я разрешаю пробыть здесь еще десять минут. Нязик, — обратился он
к сестре, — ты тогда проводишь товарища Човдурову.
Влюбленные остались вдвоем, и в палате снова стало тихо. Тишина казалась торжественной,
раскрывала в их душах новый радостный мир. Страшно было слово сказать, чтобы не
нарушить это счастье. И молчать тоже страшно — того и гляди придет Нязик и уведет
Айгюль. Не отнимая своей щеки от щеки Тойджана, Айгюль тихо сказала:
— С тебя бушлук причитается…
— За что тебя награждать? Что пожар кончился?
Page 253/311
— Есть одна приятная новость.
— Не томи…
— Тебе дали квартиру.
— Так значит? — И Тойджан крепко обнял Айгюль.
— Значит, и откладывать нечего!
— Какое счастье! А где?
— Рядом с нами, новый дом в сто тридцать восьмом квартале.
— Да ведь его же только начали строить?
— Это из Сазаклы так кажется. Теперь строят быстро. Половину дома уже заселили.
Тойджан помолчал и снова спросил:
— Так дали квартиру, говоришь?
— Ты что — не веришь мне?
— Жизнь свою доверяю тебе!
— А кому же не веришь?
— Начальнику конторы бурения.
— Какое дело Аннатуваку до квартиры?
— Все кажется, что он готовит мне другую квартиру.
Айгюль поняла сразу, о чем он говорит, крепко обняла его, поцеловала. На минуту дыхание
разлуки коснулось ее. Захотелось устыдить Тойджана.
— Можно ли выдумывать такие глупости?
— Дело даже не в том, что Аннатувак хочет помешать нам с тобой…
— А что же тебя беспокоит?
— Пожар на буровой — не шутка. Кто-нибудь должен ответить!
Всю дорогу из Сазаклы Айгюль думала о том же и ни до чего не додумалась. Но надо было
успокоить Тойджана. Доктор сказал, что главное — покой.
— Глупости говоришь, Тойджан, — весело рассмеялась она, — никто об этом и не заикался.
— Сегодня не заикался, а завтра хором запоют. Кто будет отвечать за миллионный ущерб?
— Во всяком случае, не тот, кто не виноват!
— Это другой вопрос.
— Вот и не думай о нем!
Тойджан погладил девушку по плечу.
Page 254/311
— Понимаю, ты хочешь меня успокоить, но человек так устроен, что не может не думать. За
рычагом буровой сидел я, а виноват я или нет, еще не разобрался.
— Как же это получается?
— А вот так: ни я, да и никто на вахте не заметил, как долото врезалось в нефтяной пласт.
Вот и я не успел подавить силу, поднявшуюся со дна скважины…
Айгюль хорошо понимала, что Тойджану есть над чем подумать. Вернее всего, он не виноват,
но смогут ли изучить все обстоятельства, сопровождавшие аварию? От Аннатувака ждать
пощады не приходится. Впереди, конечно, мало хорошего, но самое главное тоже не надо
забывать: ведь с Тойджаном не случилось большой беды, он почти здоров… Могла ли она
рассчитывать на такой счастливый исход ночью, когда металась у пылающей буровой.
Атаджанов продолжал думать вслух:
— За себя-то я не боюсь, но мастер-ага… А что, если и его заставят отвечать?
— Перестань говорить про это!
— Айгюль, я знаю, что и тебе больно, но только не надо притворяться друг перед другом,
обманывать себя. Я люблю глядеть в глаза любой угрозе. Но вот если мастер-ага окажется,
по-ихнему, тоже виноват…
— По-моему, ты попусту устраиваешь панику.
— Так ли?
— Именно так. Мало сотрясения мозга, ты хочешь забивать свою бедную голову какими-то
несуществующими угрозами?
Тойджан понимал, что Айгюль и сама не очень-то верит своим словам, но оценил желание
оберечь покой больного.
— Хорошо. Кончил, — твердо сказал он.
— Тогда скажи, когда будем справлять свадьбу?
Хотя вопрос о свадьбе был давно решен, но до сих пор Айгюль стеснялась произносить это
слово. Тойджан обрадовался.
— Неплохие намерения, Айгюль!
— С языка сорвалось. Я, собственно, хотела спросить, когда ты переедешь на новую
квартиру.
— Если переедем, значит, придется свадьбу справлять!
— А кто против свадьбы?
— По-моему, Аннатувак.
— Это неважно!
— Как неважно?
— Сегодня против, а завтра сам будет жалеть об этом, да мы и не станем советоваться с
ним!
Page 255/311
Нязик уже несколько раз заглядывала в палату, напоминая, что пора прощаться.
Трудно было разлучаться, страшно оставаться наедине с невеселыми мыслями, но солнце
так по-весеннему заливало всю палату, Айгюль так нежно улыбалась, что нельзя было не
верить, что впереди все будет хорошо.
Глава сорок восьмая
Дело передано прокурору
Несколько дней на промыслах и в городе только и говорили что о пожаре в Сазаклы. Старые
споры руководителей конторы бурения вокруг нового месторождения были известны всем.
Сама жизнь подтверждала мнение Човдурова и Тихомирова о трудности бурения в этом
районе. И, как всегда бывает в таких случаях, им начали бурно сочувствовать.
— К чему рисковать жизнью людей, миллионами рублей?
— Опасное дело так и должно было кончиться!
— Неужели и дальше будут продолжать разведку в гиблом месте?
— Счастье, что бурильщик уцелел и рабочие остались живы! Что-то теперь будет с
Атаджановым?
— А может, пожар произошел по недосмотру бурильщика?
— Какой нефтяник допустит такие разрушения по халатности?
— Дай-то бог, чтобы хорошо обошлось…
Слушая эти разговоры, Эшебиби пребывала на седьмом небе. Зловредная старуха ни на
минуту не могла забыть обиду, которую ей когда-то нанесла Айгюль своим отказом. Теперь
вдохновенное воображение сплетницы всю вину за аварию возложило на Човдурову. Едва ли
кому-нибудь, кроме Эшебиби, могло прийти в голову подобное хитросплетение. Оказывается,
Айгюль тайком от отца приехала в Сазаклы, чтобы повидаться со своим милым, оторвала от
работы бурильщика, увлекла его. Пожар произошел как раз в ту минуту, когда Атаджанов
забылся в объятиях своей возлюбленной.
Даже самые недалекие кумушки, слушая Эшебиби, усомнились.
— Ездить на любовное свидание за сто километров по пескам и бездорожью? Тут что-то не
то…
— А почему же она оказалась на пожаре? — брызгая слюной, доказывала Эшебиби. — Сам
майор из пожарной охраны видел, как она стояла у горящей вышки, бледная как смерть.
Видно, чувствовала свою вину…
Этот довод показался неопровержимым, и сплетня вскачь понеслась по городу.
Оживился и Тихомиров, усмотревший в пожаре на Сазаклы лишнее подтверждение своего
научного авторитета. Он стал каждый день появляться в конторе бурения, ловил в коридорах
работников, собирал вокруг себя целую толпу и разглагольствовал.
— Разве я не говорил? Разве я скрывал свое мнение? Разве я не выступал против этого не
Page 256/311
только среди геологов и в Объединении, но и в самом совнархозе? Теперь пойдут авария за
аварией. Не слишком ли дорогая цена? Думается, ученое звание мне присвоили не по блату.
И как обидно сознавать, что директор нашего института, как ни высоко он ценит мое знание
геологии, не сказал ни слова в защиту моих доводов. Если бы он вовремя, опираясь на свой
высокий авторитет, поддержал меня, вопрос был бы решен иначе, и сегодня мы не стояли бы
перед лицом этой катастрофы. Тогда никто не посчитался бы с пустопорожней болтовней
Сулейманова, который не видит дальше своего носа. Все-таки поражает удивительная
доверчивость в наших руководящих кругах! Ну хорошо, будь я один против Сулейманова, еще
можно было бы усомниться. Но моей точки зрения придерживался и Аннатувак Човдуров!
Человек, для которого тектоническое строение земли не сложнее рисунка шахматной доски,
который современную технику приводит в движение с такой же легкостью, как шахматные
фигуры! Не посчитаться с мнением такого специалиста! И вот мы теперь видим, к чему
привела эта затея!
И так как пожар действительно произошел, а мрачные предсказания начальника и
Тихомирова давно были известны всей конторе, то находилось немало поклонников
удивительной прозорливости ученого.
В эти дни нелегко пришлось и Дурдыеву. Он не сумел извлечь для себя никакой пользы из
случившейся беды. Он лежал у источника и не мог напиться. Казалось бы, обстоятельства
сложились как нельзя лучше. Его заклятый враг Тойджан Атаджанов — виновник аварии, как
говорится, человек подмоченный. Пусть геологи спорят о тектоническом строении земли,
пусть Тихомиров интригует против Сулейманова, но факт остается фактом: когда случился
пожар, на вахте был Атаджанов.
Чутье интригана и склочника подсказывало Дурдыеву, что теперь у Аннатувака есть все
основания смешать бурильщика с грязью. Да и самому Атаджанову сейчас не до того, чтобы
сводить какие-то счеты с Ханыком. Как будто сама судьба позаботилась повергнуть в прах
врага. Так надо же было именно теперь этой проклятой Зулейхе написать в партком! Ханык
узнал о письме от старого приятеля, приехавшего в Небит-Даг из аула. Пройдет несколько
дней, утихнет история с пожаром, и, конечно, партком займется разбором его персонального
дела. Что же, снова начинать подрывную работу? Доказывать, что Зулейха живет с пастухом?
А в парткоме будут расследовать обстоятельно, запросят характеристику из колхоза, а
колхоз, дело известное, — горой за брошенную мать семейства… Ханык метался, как суслик
в свете фар на дороге, и не мог найти выхода.
В городе каждый по-своему переживал событие в Сазаклы. Аннатувак Човдуров держался
замкнуто и сдержанно. Случилось то, что он предсказывал. Мог ли он в чем-нибудь упрекнуть
себя? Совесть была чиста. Сколько раз ездил в Сазаклы, отрывая время от освоенных
площадей, сколько схваток провел со снабженцами, задерживающими обеспечение
сомнительного месторождения, сколько бесед со старыми мастерами, недостаточно
подготовленными для работы на таком сложном участке, сколько бессонных ночей, наконец!
Об этом знает только он сам да Тамара: не раз она будила его, когда кошмары заставляли
кричать по ночам. Все снилось. И фонтаны, и грифоны, и пожары… А разбудят — вся ночь
насмарку. Сон больше не приходит, и только следишь, как черное небо за окном светлеет,
делается серым, зеленоватым, синим… Нет, его совесть была чиста.
Сейчас по предложению Сафронова в Сазаклы работали две комиссии из геологов и
инженеров: одна проверяла состояние буровой и возможности восстановления, другая —
причины аварии. Надо было изучить работу буровой за несколько дней до происшествия:
собрать показания приборов, просмотреть лабораторные записи. Сафронов понимал, что,
если не проделать это быстро, ответственность за пожар ляжет на мастера и бурильщика; не
сомневался и в том, что Човдуров не упустит возможности снять с работы Атаджанова.
Аннатувак в свою очередь догадывался о причинах поспешности Сафронова.
Page 257/311
Удивляло Човдурова и спокойствие главного геолога. Сулейманов от души радовался, что
комиссия выясняет причины аварии, хотя выводы могли задеть и его самого. Главного
геолога могли обвинить и в том, что он поверхностно изучил тектоническую структуру участка,
неправильно составил геолого-техническую карту. Но Сулейманов, по-видимому, нисколько
не боялся. Он говорил: бурение потому и называется разведочным, что район еще
досконально не изучен.
Аннатувак сам как следует не сознавал, какая странная перемена произошла с ним за
последние полтора месяца. Он перестал считать и Сулейманова своим принципиальным
противником, соединил его в своем представлении с руководителями совнархоза, чьему
приказу должен был безоговорочно подчиниться. У него пропал интерес к полемике с
главным геологом, и с тем большей непримиримостью он относился сейчас к Атаджанову.
Ему казалось, что он рассуждает логично. Одно дело его взгляд на Сазаклы, как на
бесплодную и дорогостоящую затею, другое — конкретный виновник пожара.
Аннатувак не сомневался, что виноват бурильщик. Был убежден, что выводы комиссии
совпадут с его мнением. Как же может быть иначе? С того дня, как начались работы в
Сазаклы, он ждал аварии и всегда был уверен, что виновником будущей беды станет
Атаджанов. Не привлечь его к ответственности — значит вредить делу. Изучение показаний
приборов, сверка лабораторных записей — дело кропотливое и затяжное, как бы там
Сафронов ни торопил комиссию. И, не советуясь ни с кем, Човдуров написал письмо
прокурору, предлагая привлечь Атаджанова к ответственности за аварию. Правда, сердце
несколько щемило оттого, что Таган неизбежно окажется под судом, как мастер,
недостаточно контролировавший работу своего бурильщика. Но другого выхода не было.
Тюрьма старику не угрожает, так пусть подумает, с каким проходимцем связывает свою
судьбу и жизнь дочери! Пусть припомнит добрый сыновний совет… Кроме того, суд заставит
и остальных работать осторожнее. Зло надо искоренять в самом начале.
Снедаемый зудом самоутверждения, Тихомиров написал в совнархоз докладную записку, в
которой снова доказывал необходимость прекращения работ в Сазаклы. У подъезда почты он
встретил Тагана и, положив ему руку на плечо, сказал с видом пророка:
— Мастер, ты ни в чем не виноват. Корень зла — Сулейманов, указавший ложный путь!
Тут же ему пришло в голову ознакомить бурильщиков со своим посланием, и он направился в
контору.
В этот час в кабинет Човдурова пришел Сулейманов, узнавший, что дело Атаджанова
передано прокурору.
— Я услышал неприятную новость, Аннатувак Таганович! Это правда?
Човдуров понял с полуслова и ответил, спокойно улыбаясь:
— Дыма без огня не бывает, как мы только что убедились в Сазаклы.