Небит–даг - 23

— Мама, тебя никто не звал. Лучше последи-ка за своим тестом, как бы оно не убежало из
миски…
— Не до теста, когда от вашего крика того и гляди стекла вылетят из окон, — проворчала
Тыллагюзель, неохотно удаляясь.
— Так ты хочешь сказать, что никогда не слышала о связи Атаджанова с Ольгой?
— Второй раз слышу, но если бы слышала тысячу второй, так же не поверила бы, как сейчас!
— Надо же так потерять голову! Забыть о своем достоинстве, о чести семьи наконец!
— В самом деле поразительно! — согласилась Айгюль, она уже овладела собой и могла
снова говорить в ироническом тоне. — Просто поразительно, как образованный человек,
инженер, начальник конторы, опускается до уровня Эшебиби.
— При чем тут Эшебиби? — огрызнулся Аннатувак.
— А разве не она рассказала тебе эту гнусную сплетню?
— Только у меня и времени языки чесать со старухами!
— Но от кого же ты узнал? — допытывалась Айгюль. — А, понимаю! Когда секретарь говорит,
что у вас с Сафроновым и Сулеймановым идет лирический разговор, вы обсуждаете, кто с
кем живет?
— И ты можешь себе представить, что я позволю Сулейманову вмешиваться в мои семейные
дела?
— Он недостоин? Но кто же этот свет сердца твоего, друг закадычный?
— Никто… — буркнул Аннатувак, представив себе дергающуюся, гримасничающую харю
Дурдыева.
Айгюль совсем разыгралась.
Page 235/311
— Никто? Значит, об этом по радио уже сообщают? Но тогда поздно принимать меры. После
драки кулаками не машут, как говорит моя подруга Ольга Сафронова.
— Прекрасных друзей ты себе выбираешь.
— А ты наперсников!
Этой насмешки Аннатувак не мог выдержать.
— Я и не выбирал никого. В том-то и дело, — сказал он, — что совершенно посторонние
люди рассказали об этом. Тут и скрывать нечего. Ханык Дурдыев удивился, какую змею
отогрел мой отец на своей груди.
— Интересно… — задумчиво сказала Айгюль. — Значит, ты так близок с ним, что
обсуждаешь свои семейные дела?
— Он специально пришел, чтобы сообщить об этих слухах. И я благодарен этому человеку.
Но довольно тебе заниматься расследованиями, я не за этим пришел сюда.
— Вот как?
— Я пришел требовать, чтобы ты отказалась от Атаджанова.
— Это самая неудачная мысль, какая только могла прийти тебе в голову!
— Я покажу тебе, что удачно, что неудачно!
— Ты, видно, забыл, что те времена, когда ты таскал меня за косы, прошли?
— Откажись от него, если не хочешь довести меня до преступления! Этот хитрый бурильщик
обманывает тебя, обманывает отца… Если хочешь знать, он отнял у нас отца!
— Теперь понятно, почему ты лезешь на стену, — надменно сказала Айгюль. — Только
запомни на всю жизнь — для меня нет человека чище Тойджана, благороднее Тойджана,
лучше Тойджана! Свою судьбу я вручаю в его руки.
— Я эти руки…
— Замолчи!
Аннатувак обошел стол и приблизился вплотную к Айгюль.
— Если ты твердо решила растоптать мою честь, то знай, что завтра же его не будет ни в
Сазаклы, ни в Небит-Даге!
— Может быть, тебе удастся загнать его в Антарктику? Но ты тоже знай, что мое сердце
всегда будет с ним, а его — со мной!
— Я растопчу ваши сердца!
— Замолчи, дикарь!
— Как, как ты меня назвала?
— Дикарь! Дикарь с высшим образованием!
Брат и сестра стояли так близко, что казалось, еще минута, и они вцепятся в горло друг другу,
но в комнату, громко стуча сапогами, вошел Таган. В бушлате, измазанном глиной и нефтью,
Page 236/311
до бровей заросший седой щетиной, он остановился около стола, беззвучно пошевелил
губами и сказал вслух:
— Что видят мои глаза?
Айгюль со стоном кинулась к нему на шею. Огрубевшие пальцы старика гладили
шелковистые волосы дочери. Аннатувак дрожащими руками чиркал обгоревшей спичкой по
коробку, пытаясь закурить.
Тыллагюзель, прибежавшая из кухни с посудой, расставляла тарелки и, желая внести мир и
успокоение, весело говорила:
— Вот и хорошо, что отец приехал! Теперь-то уж по-настоящему начнем готовиться к
свадьбе!
Глава сорок пятая
Кто же мутит воду?
— Айгюль, ты ничего не боишься? — спросил Аман, когда они вдвоем вышли из
Нефтеобъединения на широкую площадь Свободы, продуваемую всеми ветрами.
— Ну что ты! — удивилась Айгюль. — Пендинки боюсь, скорпионов боюсь, фальшивых
людей…
— Не то. Я хочу тебя пригласить в ресторан. Потолковать надо, а больше, кажется, негде. Не
боишься, что в городе о нас заговорят?
— Если верить моему брату, в городе только и делают, что говорят обо мне. Хуже не будет.
Пошли!
По совести сказать, Айгюль с большим удовольствием отправилась в ресторан. За всю жизнь
она только два раза была там, да и то на служебных банкетах, когда вход посторонним был
запрещен.
За две минуты пересекли площадь и очутились в единственном в городе ресторане «Восток».
Айгюль с жадным любопытством приглядывалась ко всему, что попадалось на глаза.
Пожилая гардеробщица в пестрых шерстяных носках и остроносых азиатских калошах
приняла одежду у пришедших и переменила пластинку на проигрывателе: на попечении этой
женщины была и музыкальная часть. Молоденький капитан с изрытым оспой лицом
причесывался перед зеркалом. «Верно, очень хочет кому-то понравиться», — подумала
Айгюль.
Они поднялись наверх по неширокой лестнице. Большой светло-зеленый зал с золотым и
белым орнаментом сиял корабельной чистотой. Стулья в полотняных белоснежных чехлах,
крахмальные скатерти, тюлевые занавески на окнах, хрустальные вазочки с бумажными
салфетками — все сверкало.
Народу было немного. За двумя сдвинутыми столами, уставленными стеклянными
кувшинами с пивом, сидела компания пограничников, в углу нежные влюбленные, чтобы
отдалить минуту расставания, распивали ижевскую воду. Из репродуктора бодро бил вальс
Штрауса.
Page 237/311
— А ведь тебе тут очень интересно, — заметил Аман, исподтишка наблюдавший за Айгюль.
— Конечно! — согласилась девушка. — Я же по-настоящему-то в первый раз в ресторане.
Только в кино и видала, как это бывает…
— А брат, говоришь, недоволен твоим поведением?
— Чуть не с кулаками лезет на меня!
— Ты шутишь? Из-за чего же?
— Как тебе сказать… — замялась Айгюль. — Ты умеешь хранить тайны? (Аман молча
кивнул). Так вот. Я выхожу замуж за Тойджана Атаджанова. Только мне не хочется пока
кричать об этом на всех перекрестках… Но Аннатувак узнал все от матери и обещал, что я
больше не увижу Тойджана ни в Сазаклы, ни в Небит-Даге.
— Почему же он так настроен против Тойджана?
— Потому что по городу ходит сплетня, что Тойджан живет с Ольгой Сафроновой.
— Это ведь неправда? — с надеждой спросил Аман.
— Можешь не сомневаться, что самая гнусная клевета, — пожала плечами Айгюль. — Но как
все запуталось вокруг этой подлой сплетни. Позавчера я отвозила домой Ольгу Сафронову.
Девчонка заболела от горя! Нурджан уехал, не позвонив ей. Попросту говоря, сбежал в
Сазаклы. А почему? Как ты думаешь?
— Вот чтобы во всем разобраться, я и хотел поговорить с тобой наедине. Признаться,
раньше всего я хотел бы знать — веришь ли ты Тойджану?
— Больше, чем самой себе! — не задумываясь, ответила Айгюль.
— Так сильно любишь? — недоверчиво спросил Аман.
— Так хорошо знаю, — отпарировала Айгюль.
— Тогда прочти! — И Аман подал письмо Тойджана, найденное Мамыш.
Девушка быстро пробежала письмо и бросила на стол.
— Это писал не Тойджан! — воскликнула она. — Почерк не его, слова чужие! Разве скажет
Тойджан про себя так унизительно: «Я простой бурильщик…» Он гордится своей профессией,
он ни перед кем не опускает глаз! И потом — откуда такое выражение: «Пыль твоих ног будет
сурьмой для моих глаз». Он же в ремесленном воспитывался. Там иначе разговаривают!
— Правильно говоришь! — Аман даже стукнул ладонью по столу. — Но как мы докажем это
Нурджану? Как объясним Ольге, что произошло? Ведь она-то как будто ничего не знает об
этой сплетне? Если бы понять, кому понадобилась эта клевета!..
— И я не понимаю, — вздохнула Айгюль. — Нурджан и Ольга — дети. Кому они нужны? Какая
корысть отравлять их сердца?
— А Тойджан? У него есть враги?
— Если и есть, я о них не слышала. Но, должно быть, есть. Тойджан вспыльчивый, резкий…
Молоденькая официантка с бездонными голубыми глазами и стрелой пендинки на
подбородке подошла к столу и радостно сообщила:
Page 238/311
— А грузинского вина нету!
— Что же нам делать, Айгюль? — спросил Аман. — Может, пива выпьем?
— Мне все равно. Пива никогда не пробовала.
— Что ж, когда-нибудь надо и попробовать. Начнем, пожалуй?
— Все равно, — повторила Айгюль. — Мне сейчас все равно, только бы понять, кто написал
это отвратительное письмо!
— Ты оскорблена за Тойджана, я понимаю тебя. Но ведь детям, как ты их называешь, еще
тяжелее приходится.
— Так кто же мог это придумать? — упрямо повторяла Айгюль.
— Мы никогда не догадаемся кто, если не поймем зачем.
— Постой-ка, постой! — закричала Айгюль. — Ведь и у меня есть враг — Эшебиби! Она
угрожала мне, и твоя мать это слышала. Эшебиби говорила, что вся моя семья ее еще
вспомнит!
— Что ты ей сделала?
— Отказалась выйти замуж за ее сына. Потом… — Айгюль густо покраснела. — Она однажды
встретила меня с Тойджаном. Даже не встретила, а мы сидели в машине… Вместе… И она
укусила Тойджана за палец.
— Укусила?! — Аман хохотал до слез. — А я — то даже и не догадывался, какой бурной
жизнью живет наш город!
— Вот ты смеешься, — обиделась Айгюль, — а ему было очень больно…
— Прости, пожалуйста, что оскорбил твои чувства, — продолжал хохотать Аман, — но я
думаю, что Эшебиби рассчиталась с Тойджаном на месте. Писать такие письма — это что-то
слишком тонко для неграмотной старухи. Тебе не кажется?
— Пожалуй, и потом, как оно попало в карман к Ольге? Ручаюсь тебе чем угодно, что Ольга
ничего не знает об этом письме.
— Ты хочешь сказать?.. — Аман даже запнулся от волнения.
— Я ничего не хочу сказать, а только хочу понять.
— Ты хочешь сказать, что мать не нашла это письмо, а ей его дали? — Аман вытирал лоб.
Его даже пот прошиб от такой чудовищной догадки.
— Неужели я могу подумать такое про тетушку Мамыш? Тогда остается предположить, что
письма написал Аннатувак и передал ей. Три дня назад я чуть не подралась с братом, но и
тогда я бы не поверила, что он способен на такую подлость.
— Нет, конечно, это невозможно!
Оба замолчали. Неугомонная швейцариха увлеклась хором Пятницкого, и сейчас на весь
ресторан разносилась песня: «На закате ходит парень…» Пограничники, уходя, с шумом
отодвигали стулья, разбирали фуражки на подоконнике, а влюбленные по-прежнему тянули
ижевскую воду.
Page 239/311
— Вот, — тихо сказала Айгюль, — мы с тобой полчаса поговорили об этом деле и сами стали
гораздо хуже. Всех подозреваем, готовы обвинить в самых низких поступках своих близких…
— Когда копаешься в грязи, трудно не запачкаться…
— Ужасная грязь! — с отвращением подхватила Айгюль.
— Клевета — это страшная сила. Всегда найдутся готовые поверить. Твой брат поверил, мой
брат поверил, я уже не говорю про мать. Она рада была поверить…
— Что ей сделал Тойджан?
— Не в этом дело. Не хочет русскую невестку.
— У нас то же было, а сейчас лучше Тумар-ханум и человека нет.
— И ты заметь, клеветник вроде диверсанта. Он не только отравляет воду в стакане, он
мутит весь источник. Подумай: Нурджан страдает, Ольга мучается, Аннатувак готов
изничтожить Тойджана, да и тебе нелегко… хотя ты мужественный человек. Ты сильна своей
верой, любовью…
— А как же жить иначе?
— Живут и иначе…
И снова оба надолго замолчали. Зал будто вымер. Ушли и влюбленные, официантка
удалилась за буфетную стойку, и только голос в репродукторе старательно выводил: «И кто
его знает, чего он моргает…»
— Чего он моргает… — машинально повторила Айгюль и вдруг наморщила лоб, вспоминая
что-то. — А может быть? Слушай-ка, Аман, вчера Аннатувак сказал, что Ханык Дурдыев
специально явился к нему, чтобы рассказать эту сплетню. Ты его знаешь?
— Мало. О нем — больше.
— Как, по-твоему, такой трус, и притом расчетливый трус, может явиться к Аннатуваку, зная
его бешеный характер, только для того, чтобы сообщить неприятную новость? Тут что-то
странное… Этот человек ничего зря не делает и, если пошел на риск, хорошо представляя,
что брат может запустить в него чернильницей или, в лучшем случае, вышвырнуть из
кабинета, значит, ему очень нужно было прийти.
Аман пристально смотрел на девушку, и его единственный глаз ласково заблестел.
— Нет, не зря я тебя пивом поил! Голова у тебя светлая. Теперь слушай. Два дня назад в
партком пришло письмо от Зулейхи Дурдыевой. Просит воздействовать на мужа, он
алименты не платит. То есть не то что алименты, они не разведенные, а просто деньги на
детей высылает не каждый месяц, а раз в полгода, да и то копейки. А письмо ей
посоветовали написать шефы, которые были в колхозе. Ты помнишь, кто ездил в колхоз?
Нет, кажется, не зря я тебя пивом поил!
Айгюль сияла. Когда Аман снова заговорил о пиве, она с готовностью отхлебнула большой
глоток, поперхнулась, закашлялась и рассмеялась.
— Похоже, что распутали! А ты знаешь, кто помог? Пластинка! «И кто его знает, чего он
моргает…» — тихонько пропела она. — У Ханыка-то вся рожа дергается!
Page 240/311
Глава сорок шестая
Столб огня
Среди ночи Айгюль разбудил телефонный звонок. Пока она зевала и потягивалась, пока
протирала глаза, чей-то женский голос успокаивал, просил не напугать Тыллагюзель и
совершенно бестолково расспрашивал об ее здоровье. Не сразу, в предчувствии страшной
беды, Айгюль поняла, что говорит Тамара Даниловна, а когда поняла, трубка ходуном
заходила в задрожавшей руке.
— Что случилось? Не томи! Говори прямо! — кричала Айгюль.
Опять невестка бормотала что-то невнятное, просила не волновать старуху. И вдруг
отчетливая мысль пронзила Айгюль.
— Что-нибудь с отцом? Что, что? Буровая? Говори, говори, не бойся! Пожар на буровой
отца…
Трубка выпала из рук Айгюль и замоталась на шнуре вдоль стены. Несколько минут девушка
не могла прийти в себя, не помнила, как упала на стул, стоявший возле телефона, не
слышала голоса Тамары Даниловны, тщетно кричавшей что-то, не чувствовала, как по щекам
заструились горячие слезы. Мотаясь, трубка ударила по колену, и Айгюль опомнилась.
— Алло, алло! Это я! Ничего, Тамара, ничего со мной не случилось! Только говори всю
правду! Что? Нет большой опасности? А где Аннатувак?.. Улетел с попутным самолетом!
Почему же без меня? Спешил? А я не спешу? Ах, все-таки буровая в огне и никто ничего не
знает? Что же делать?.. Сулейманов? Так скажи ему, чтобы обязательно заехал за мной.
Слово возьми с него! Какое несчастье, какое несчастье…
Она повесила трубку и с лихорадочной быстротой стала одеваться.
Только теперь она как следует поняла, что рассказала невестка о Сазаклы. На вышке Тагана
пробурили уже более двух тысяч метров. До проектной глубины осталось около трехсот.
Геологи подтверждали наличие богатых залежей, последние два дня бурение шло
совершенно благополучно — и вот такое несчастье! Тойджан и отец вместе! Страшно
подумать — живы ли они? Если Тойджан был на вахте, когда загорелось, так самое большее,
на что можно надеяться, это только на то, что он ранен. А вдруг?..
Айгюль заметалась по комнате, отыскивая платье, которое лежало на стуле перед ее
глазами. Сейчас заедет Сулейманов… Нельзя задерживаться ни на секунду. А как сказать
матери?
Старческий сон хрупок, как яичная скорлупа. Тыллагюзель услышала телефонный звонок,
услышала и крик Айгюль. Войдя в комнату и увидев дочь совсем одетую, в теплом платке,
она обомлела.
— Какая беда стряслась? Айгюль, газель моя, говори скорее…
Как успокоить мать, когда сама еле держишься на ногах от волнения? Айгюль обняла старуху,
крепко прижала к себе.
— Мама, только обещай, что не будешь волноваться. Хорошо?
Тыллагюзель задрожала в объятиях дочери.
Page 241/311
— Я совсем спокойна, только скажи, что случилось?
— Ничего страшного, не бойся, прошу тебя!
— Говори же, дорогая…
— По телефону сообщили, что на буровой у отца какая-то авария…
— Обвалился колодец, как в прошлом году у Атабая?
— Пока ничего не известно. Сейчас за мной заедет Сулейманов, и мы отправимся в Сазаклы.
— Если едешь в такую даль среди ночи, значит, случилась большая беда. Ты все скрываешь
от меня, Айгюль!
Старуха припала к плечу дочери и беззвучно заплакала.
Слабость матери придала силы Айгюль.
— Поверь, еще ничего не известно. Ты же сама говоришь: беда между глазом и бровью
живет. Разве поможешь горю слезами?
— Сердце-то ведь из мяса, газель моя…
— Да ведь и у меня не из камня.
— Я за отца боюсь, дорогая, за твоего отца!
— А я за отца и за Тойджана, за буровую, за все боюсь и тоже ничего не знаю, как и ты!
— Неправда, Айгюль, ты что-то скрываешь, — и мать заглянула ей в глаза.
— Ну, если хочешь знать все, крепись, не плачь! Мне сказали, что на буровой пожар и
Аннатувак уже там.
Тыллагюзель со стоном упала на кровать.
Под окнами засигналила машина.
— Я должна тебя оставить, мама. Ты держись, пожалуйста! Ведь мы же нефтяники, можно ли
нам отчаиваться? А Човдуровым в особенности…
Дверь за Айгюль захлопнулась, и еще раз стукнула дверь внизу, в подъезде, а Тыллагюзель
так и сидела, уронив седую голову на спинку кровати. Она хорошо знала, что такое пожар на
буровой. Десять лет назад, когда Човдуровы жили еще на Вышке, на ее глазах горела пятьсот
первая скважина. Горела целую неделю. Вспоминать об этом страшно. И сейчас ни минуты
нельзя быть уверенной, что Таган жив, не ранен, не обожжен… А Тойджан? Едва ли
бурильщик уцелеет, когда горит буровая… Неужели мороз снова побьет только что
расцветшее счастье Айгюль?.. Но даже если и случилось чудо и все живы-здоровы, кому-то
ведь придется отвечать за пожар, за миллионы народных денег. Кого будут судить, кого
обвинят, кого оправдают?.. Платок старухи вымок от слез.
«Газик», управляемый Махтумом, медленно переваливался по песчаным буграм и косогорам.
Гнать бесполезно. Тут и днем веди да оглядывайся, как бы не застрять в сыром такыре, а
ночью и помощи ждать неоткуда.
Page 242/311
Всегда словоохотливый Махтум молчал. Он боялся неосторожным словом растревожить
сердце Айгюль. Молчал и Сулейманов. На горевшей буровой у него не было ни родных, ни
близких, но от этого не становилось легче на душе. Горело дело, в которое вложил четыре
года своей жизни. Произошло все то, что предсказывали его враги. И страшно подумать, что
такое несчастье будет поводом для торжества какого-нибудь Тихомирова… Айгюль молчала
и слышала только стук своего сердца да напряженное дыхание Махтума, который зигзагами
вел машину, будто узор рисовал на пустынных песках.
Что может быть ужаснее этого черепашьего хода, когда сердце рвется из груди от
нетерпенья!
Тихая, безветренная, лунная ночь, черные языки теней от барханов на светлом песке, а
впереди виляют лучи фар, будто бесконечная серебристая змея тянет за собой «газик»…
Только вчера Айгюль смеялась и шутила с Аманом, разглядывала стены в ресторане,
любопытствовала, кто сидит за столиками. И самым важным казалось понять: кто же мутит
воду?.. Какими пустяками они интересовались, какими мелочами были озабочены! Нет,
только в несчастье познаешь настоящую меру вещей! Если бы знать заранее, что случится,
бросить бы все еще вчера, примчаться в Сазаклы и быть рядом с Тойджаном. А отец?
Суеверный страх охватил Айгюль. Почему она сразу не подумала об отце? Может, именно с
ним и случилось несчастье? Ах, как медленно тащится машина, будто пьяный возвращается
домой, переваливаясь от стены к фонарному столбу и обратно. Проклятая пустыня! Ни
жилья, ни деревца, ни какой-нибудь отметинки, чтобы узнать, сколько еще осталось ехать.
Айгюль глубоко вздохнула.
— Не волнуйтесь, — сказал Сулейманов, — мастер — не бурильщик. Это же исключительный
случай, чтобы мастер пострадал при пожаре. Если только сам в огонь бросится… Так
удержат, там народ опытный…
Сулейманов и не подозревал, что по капле льет яд в сердце Айгюль, он ничего не знал о
Тойджане.
— Медленно, ох как медленно двигаемся, — сказала Айгюль, чтобы скрыть волнение.
— Иначе нельзя, — Махтум как бы извинялся, — завязнем, хуже будет. Да теперь уж
немного… Сейчас Михайловский перевал будет — половина пути. Бутылку уже проехали.
— Какую бутылку? — удивился Сулейманов.
— А мы с Сафроновым бутылку от боржома бросили на той неделе. Горлышко еще торчит.
— А, следопыт! Комариное крыло в кромешной тьме рассмотрит! — Сулейманов даже
повеселел, так его восхитила наблюдательность Махтума.
И Айгюль обрадовалась.
— Полпути есть, говоришь?
— У Михайловского будет.
Прошло еще томительных пятнадцать минут. Айгюль глубже вздохнула. Может, будет
когда-нибудь и конец пути… Но что это? Откуда свет в пустыне? Как солнечные веники,
завиляли по земле лучи фар встречной машины.
— Как их остановить? Махтум, дорогой, как остановить? — затрепетала Айгюль. — Может,
объяснят, расскажут?
Page 243/311
— А сейчас помигаем, — сказал Махтум.
Он подал в сторону свой «газик» и начал сигналить фарами, но машина, не останавливаясь,
прошла мимо. И окаменевшая Айгюль увидела на боку красный крест. Никто не проронил ни
слова.
— Догоним! Остановим! — встрепенулась Айгюль. — Это же скорая помощь! Кого они везут?
— Ни догнать, ни обогнать на этой дороге нельзя, — наставительно сказал Махтум. —
Завязнуть можно.
— Кого же они повезли? Кого? — металась Айгюль.
Сулейманову стало не по себе. До сих пор, хотя и ехал с Човдуровой, он никак не допускал
мысли, что может пострадать и Таган. Сейчас он ужаснулся, представив себя косвенным
виновником еще и этой жертвы.
— С Таганом-ага ничего не случилось. Ничего! — сказал он, стараясь твердостью интонации
загипнотизировать и себя и Айгюль.
И снова ехали молча, считая минуты. В черном небе мигали звезды да покачивались в свете
фар волны барханов. А впереди, где-то очень далеко, над горизонтом поднималось зловещее
кроваво-красное зарево.
Изнемогшая Айгюль потеряла счет времени, когда наконец почувствовалось приближение
Сазаклы. На западе вдруг просветлело небо, будто солнце вздумало взойти с другой
стороны. Показались отблески пожара.
Около Сазаклы путь стал легче. Махтум поехал быстрее, и вот уже стали видны
желто-красные языки пламени. Айгюль показалось, что они слизывают звезды с неба.
Ближе, ближе… Уже слышен и гул взметнувшегося вверх пламени. И вот — столб огня!
Он возник, упершись в небо, и сразу опустился вниз, будто провалился сквозь землю. Снова
взметнулся, снова исчез. Казалось, будто под огненной колонной поставлена пружина,
которая распоряжается ее движением.
Айгюль знала, что сила нефти и газа огромна, знала, что это гигантское пламя выходит из
узенького отверстия, но какие беды принес этот пожар, что потребовал себе в жертву, она не
могла угадать. И дрожала как в лихорадке. Добросердечный Махтум накинул ей на плечи
свой ватник, заметив, как стучат ее зубы.
Вот уже можно и спрыгнуть с машины. Айгюль рванулась вперед, но приблизиться к
огненному столбу было немыслимо: от скважины во все стороны текли огненные ручьи,
подойдешь чуть ближе — и от жгучего пламени начинает тлеть одежда. Кругом светло как
днем, видны даже гвозди на земле. Вокруг буровой бесстрашно снуют пожарники. Тамара
Даниловна, чтобы не пугать Айгюль, не сказала, что шесть машин выехали в Сазаклы еще
раньше, чем Аннатувак отправился на аэродром.
И сквозь мощное рычание огня временами доносился голос Тагана. Знакомые лица мелькали
и исчезали вокруг, но Тойджана нигде не было. Неужели скорая помощь увезла его? Айгюль
Page 244/311
схватилась за сердце, остановилась. Ей захотелось хоть на минуту утешить себя: может
быть, брат, как обещал, уже прогнал Тойджана из Сазаклы? Аннатувак, милый, следы твоих
ног буду целовать, если ты сдержал обещание…
Собравшись с силами, Айгюль пошла дальше и у каждого встречного, даже у пожарников,
спрашивала:
— Кто видел Атаджанова?
— Кто бурил перед пожаром?
— Не случилось ли чего с бурильщиком?
— Кого увезла скорая помощь?
Какой-то мрачный пожарник напугал:
— Кого же, как не бурильщика?
— А кто бурил?
— Откуда я знаю!
И долго-долго она ходила среди людей, и никто не мог потушить пожара ее сердца.
Кто-то обнял ее за плечи. Аннатувак! Айгюль никак не ожидала такой сердечности от брата. А
тот гладил плечи и ласково шептал на ухо, что Тойджан ранен легко, что его сразу увезли в
больницу и все будет хорошо. Силы покинули Айгюль, и она зарыдала в объятиях брата. Он
терпеливо успокаивал:
— Рана совсем пустяковая, завтра будет на ногах. Я, правда, не видел, что с ним случилось,
но, говорят, не опасно. Слышишь, отец там командует? Иди к нему. Он тебе все расскажет.
Аннатувака окликнули, и он оставил Айгюль.
Огонь порывисто гудел, столб пламени становился все выше, красные языки ожесточенно
лизали черное небо, обдавая нестерпимым жаром все вокруг. Временами столб сникал,
словно невидимый кузнец переставал раздувать мехи. Никто не мог приблизиться к
пылающей буровой.
Пилмахмуду, не отходившему от Тагана в надежде защитить его от всех бедствий,
показалось, что между скважиной и огнем есть расстояние примерно в метр высотой, где нет
пламени. Он подумал, что, если прервать связь между землей и столбом огня, пламя
затухнет. Мысль эта поразила его. Он задумался, потом тронул Тагана за рукав и пошевелил
губами. Мастер понял, что он хочет высказаться, и спросил:
— Что, Чекер, тебя тоже поранило?
— Нет.
— Так в чем дело?
— Я хочу сказать, но мне стыдно.
— Говори, не стесняйся!
— Думаю, что смогу потушить этот пожар.
Page 245/311
— Ты не сошел с ума от страха?
— Ай, голова у меня в порядке, мастер-ага!
Пилмахмуд был огромен, но, как видно, хотел прыгнуть выше головы. Как ни тяжело было
Тагану, он чуть не рассмеялся.
— Ну, объясняй!
— Я думаю так…
— Поторопись немного!
— Я обмажусь хорошенько глиной и брошусь на скважину. Покуда затухнет огонь, из меня
получится хорошая крышка.
Будь другое время, Таган посмеялся бы над Пилмахмудом, может, даже и обмазал бы его
глиной, и месяца на два хватило бы поводов для шуток у всей бригады. Сейчас мастер строго
сказал:
— Ты, видно, думаешь, что это огонь шамана и человеку под силу справиться с ним? Не
дури, иди помогай людям да помалкивай, а то засмеют.
Пилмахмуд смотрел на старика, как верблюд, которого прогнали с клевера, но мастеру
некогда было вникать в этот немой упрек. Он увидел Айгюль. Дочь бросилась к нему на шею,
припала головой к его груди. Старик без слов понял, что она хотела услышать.
Когда произошел выброс, Тойджан был на тормозе. Страшная сила отбросила его. Он
ударился затылком о трубу и потерял сознание. На голове кровоподтек, а больше никаких
ранений нет. Мы успели отнести его в сторону раньше, чем начался пожар. Сейчас он в
больнице. Когда пойдешь к нему, сама увидишь, что ничего нет опасного.
Таган был краток, давая понять дочери, что времени у него нет. Хотя сознавал, что, пока не
решили, как тушить пожар, он все равно не сможет быть ничем полезен. И все-таки бегал с
места на место, потом отправился разыскивать сына.
Айгюль осталась одна. Ее удивляло, что никто не спрашивал о причине пожара, никто не
искал виновника. Даже Аннатувак ни слова не сказал об этом… Среди пожарников мелькнула
какая-то знакомая фигура. Нурджан! Она даже забыла, что оператор поехал в Сазаклы.
Юноша тоже заметил Айгюль.
— Жди меня тут! — крикнул он. — Сейчас вернусь!
И через несколько минут он, запыхавшись, подбежал к Айгюль. Ей хотелось еще и еще
слышать о Тойджане, хотелось, чтобы все кругом подтверждали, что ничего страшного не
произошло. Она спросила:
— А ты видел Атаджанова? Это правда, что не опасно?
У Нурджана дернулась родинка на щеке.
— Я не видел его и не хочу о нем слышать!
Нет, недаром Айгюль была сестра Аннатувака! Бешенство охватило ее, безрассудное
бешенство! Она вцепилась обеими руками в плащ оператора и стала изо всей силы трясти
юношу.
— Мальчишка! — приговаривала она. — Ишак новорожденный! Ты не стоишь подошвы
Page 246/311
Тойджана, ты должен пыль от следов Ольги целовать, ты, ты! Повтори еще, что ты сказал!
Нурджан задохнулся. Он ничего не понял и подумал, что Айгюль так негодует, потому что не
подозревает об измене Тойджана.
— Сейчас не время объяснять, но на твоем месте я бы больше не интересовался этим
человеком!
— Где твоя голова? Да ведь письмо-то написал Ханык! — охваченная вдохновенным
прозрением, закричала Айгюль.
— Ханык?! — переспросил Нурджан и тут же удовлетворенно подтвердил: — Ханык. Так и
должно было быть.
— Так чего же ты… — Но Айгюль уже не могла докончить. Последние силы ушли на эту
вспышку, ноги подкосились, и она почти упала на песок.
— Айгюль, дорогая, тебе плохо? — Нурджан готов был сейчас нести ее на руках до
Небит-Дага. — Я знаю, где есть вода… Ты подождешь? А хочешь, я отнесу тебя к Тагану-ага?
Хочешь?