Небит–даг - 08

— Кто-то из вас двоих меня не уважает — неправду говорит, — как будто заключил он свои
наблюдения.
— Я всегда говорю правду: я себя уважаю, — твердо возразил Аман.
Разговор прерывался паузами, молчание говорило больше слов. Таган не сводил глаз с
парторга, и тот чувствовал на себе этот пристальный взгляд.
— Значит, еще не хочешь на пенсию?
— А ты? — тихо возразил мастер.
Атабаев улыбнулся, вопрос не удивил, он к нему всегда был готов.
— Я партийный работник…
И снова наступило молчание. Таган оперся двумя руками на стол, задумался, потом спросил:
— Как же получается… Объясни мне, парторг.
— О чем ты, Таган-ага?
— О сыне.
Мастер беспомощно улыбнулся и пожал плечами Как объяснить другому мысли, которые не
оставляют ни на час после ссоры с сыном? Как рассказать о том, чего и сам как следует
понять не можешь… До сих пор Таган считал себя главой семьи, теперь его власть стала как
мягкий воск. Сын посмел кричать на него, заставил при людях опустить голову… Сын уже не
друг, не опора в семье. Пришел и о чем он заговорил? О пенсии, об отдыхе… Как будто
капкан поставил под ногами. Чуть зазеваешься — щелкнет! Больно думать об этом, но и это
не самое горькое…
— Ты его фронтовой друг, любишь по-братски. Я тоже люблю. Объясни, как это получается?
Page 74/311
Молодой образованный человек, советский парень, в Москве учился, на фронте воевал… А я
в нем узнаю повадку своих дедов, смотрю на его дом — вижу кибитку, гляжу на его машину —
вижу верблюда под вьюками… И ветер с песком пополам слепит мои старые глаза, мешает
еще лучше увидеть… Объясни.
— Ты не всю правду говоришь о сыне, — ответил Аман. — Вспомни: он женат на русской
женщине и, кажется, по любви. Он советский человек. Ты подумай, он не заточил в стенах
дома жену, она работает на промысле. Он советский человек. А когда сестренка Айгюль
влюбилась в азербайджанца, разве Аннатувак был против, мешал ей?.. Что-то я этого не
заметил. В нем много хорошего… И все же ты прав. Только подумай, не виноват ли и ты кое в
чем? Когда мы болеем душой за Аннатувака и здесь, в парткоме, думаем о его недостатках,
— нет ли тут и твоей вины?
Таган опешил. Скомкав старую ушанку, вытер ею вспотевший лоб.
— Выходит, что именно тот, кто не хочет мириться с таким человеком, он-то и виноват?
— Выходит, что отчасти и так.
— Значит, я пришел лицемерить? Значит, не считаешь меня сознательным рабочим, всей
душой преданным делу партии?
— Никогда не сомневался в тебе.
— Так как же это у тебя получается? — повторил Таган свою любимую поговорку.
— На Айгюль не обижаешься? — помолчав, спросил парторг.
— Так вот что ты хочешь сказать! Одна овца может родить и черного и белого ягненка…
— Э, да ты хитришь! Я не то хотел сказать. Ты, видно, на бога хочешь свалить всю вину. А я
думал о другом — о воспитании. Вместе с человеком мы воспитываем и его слабость. Растим
человека — растим и его родимые пятна. Вспомни, как нас, маленьких, воспитывали вы,
отцы. Ты и Атабай… Ведь было время, когда и тебе, как самому темному пастуху, в глаза не
видавшему газеты, дочь казалась гостьей в доме, а сын был гордостью семьи — наследник.
Ему все позволено, он первое лицо среди сестер. Мужчина! Как трудно тут не стать
самодуром, непогрешимым, заносчивым, нетерпимым.
— Пережитки… — с наивным простодушием нашел слово мастер.
От истины не укроешься. В чем-то Аман был прав. Много жестокого и дикого видел Таган в
молодые годы. Девушке отрезали ухо за то, что она поговорила с парнем. Младенцы в
колыбели становились жертвой кровной мести. На глазах у него, когда он еще был
подростком, девушку, убежавшую с любимым, родичи изрубили в куски… Еще тридцать лет
назад эти нравы не казались чудовищными — вековой закон жизни… А сам Таган? Он привык
повторять, что дети ему одинаково дороги — и сын, и дочка. Но, если по правде сказать, он,
конечно, крепче любил Аннатувака. И когда дети были маленькими, за одну и ту же
провинность Аннатувака слегка бранили, Айгюль таскали за косы. Когда она родилась, и он и
Тыллагюзель мечтали выдать ее замуж за того, кто богаче, у кого стадо тучнее, чтобы за
калым лучше устроить жизнь Аннатувака… Было, все это было…
Улыбка шевельнула усы Тагана.
— Ты прав, Аман. Плохо воспитывали детей. Тебя Атабай еще сумел, видно, на коня
подсадить. Он человек веселый, это помогает при воспитании. А я — плохо, плохо… Только
ответь еще на последний вопрос. Почему же мне, малограмотному человеку, партия
прояснила голову, а у грамотея-инженера осталась такая путаница в мозгах?
Page 75/311
— Вот именно потому, что ты рабочий!
— Не понимаю.
— И вообще — зря плохо о сыне думаешь. Ты других не видал! Аннатувак честный, вот что
главное. Он бескорыстный труженик, во что верит — за то и стоит.
Видно, Аман уже сердился на мастера, живой глаз посверкивал, и оттого заметнее стала
неподвижная тусклость стеклянного. Не хотелось Аману вести дальше этот разговор,
похожий на предательство друга. А надо было сказать правду по обязанности парторга.
— Не хитри, Аман, — поторапливал мастер. — Не к лицу тебе. Отвечай прямо на вопрос.
— Ты, Таган-ага, никогда не уходил от буровой, вся жизнь твоя среди рабочих людей, —
волнуясь, заговорил Аман. — И это большое твое счастье! Народ не ошибается, он всегда
идет к главной цели и видит ее. Нам всем нужно держаться поближе к рабочему человеку —
и мне и Аннатуваку…
— Приходи завтра к нам в бригаду, — может быть, не совсем последовательно, но искренне
предложил Човдуров.
— Приду…
Уже прощаясь, глядя друг другу в глаза, они продолжали молча этот важный для обоих
разговор.
Глава семнадцатая
Сватовство Эшебиби
Мамыш, постоянно занятая своими домашними делами, редко выбиралась из поселка в
Небит-Даг, но после спора с мужем и Нурджаном упрямая женщина твердо решила
повидаться с Тыллагюзель и окончательно договориться о свадьбе Нурджана и Айгюль.
Покинуть дом было нетрудно. Обед приготовлен с вечера. Нурджан мог и сам взять
приготовленную пищу. Проводив сына на работу, Мамыш принарядилась и отправилась в
путь.
Асфальтированная дорога из Вышки в Небит-Даг шла по степи. Дизельный автобус катился
мягко и плавно, не тревожа пассажиров. Усевшись у окна, старуха даже не поглядела на
широкую степь, расстилавшуюся без конца и без края, на бездонную синеву неба. Слишком
была озабочена думами и сложными расчетами. Мамыш прекрасно понимала, что поставила
себе не простую задачу и в равной мере может рассчитывать и на успех и на провал затеи.
Но ее кипучая энергия не позволяла бездействовать, толкала на преодоление всех
препятствий. И теперь, сидя в автобусе, она ни на минуту не отвлекалась от хитроумных
выкладок. «Тыллагюзель согласна со мной, в этом нельзя сомневаться. Но что думает Таган?
Может, и он упрется, как Атабай? Нет, Таган-ага, разумный, обходительный человек, должен
понимать выгоду. К тому же вожжи Тагана в руках Тыллагюзель, она сумеет повернуть куда
надо. Всей семье была неприятна история с Керимом Мамедовым. Аннатувак так занят, что с
ним и не станут советоваться. Неизвестно только, как Айгюль? Если голова на месте,
спрашивается, чего ей еще желать? Жена умницы Нурджана, невестка уважаемой Мамыш…
Но разве можно доверять нынешней молодежи! Айгюль выросла не в четырех стенах, она
начальник, сама решает свою судьбу… Может, Нурджан совсем не нравится ей, может,
отдала свое сердце другому и в самый разгар дела так и отрежет: «Я не товар, что вы
Page 76/311
торгуете мною!..» Не будет ничего удивительного, если соберет свой чемодан, да и укатит в
Москву или Ленинград продолжать учебу. Кто знает ее характер? Вдруг такой же, как у
Аннатувака?»
Мамыш тяжело вздохнула. Ее соседка, давно хотевшая завязать разговор, обрадовалась
поводу, кстати и автобус качнуло на бугорке.
— А кыз, ты, наверно, подумала, что перевернется большая комната?
Мамыш очнулась от своих мыслей и уставилась на женщину, только сейчас заметив, что
рядом кто-то сидит. Внешность соседки нельзя было назвать привлекательной:
приплюснутый нос, круглые маленькие глазки, смуглая до черноты… Несмотря на жару и
преклонный возраст, надела поверх зеленого бархатного платья шелковый халат с
украшениями, накинула шаль с красными цветами и длинной бахромой, на шею повесила
дагдан с теньгой по краям и пестрыми бусинками. Мамыш подумала: «Или едет на той, или у
нее в голове не все в порядке…» И не без иронии решила поддержать разговор в том же
духе.
— А кыз, разве можно доверять надутым воздухом копытам? Вдруг гвоздь проколет колесо,
оно осядет, как разорвавшаяся кишка, и чего же удивляться, что с разбегу машина
перевернется?
Женщина ответила:
— Не воображай, что я из тех, над кем можно насмехаться. Мы тоже свою душу нашли не в
поле.
Мамыш никогда не лезла за словом в карман.
— А я всегда думала, что женщины свою храбрость показывают только в очереди к тандыру.
У соседки, как видно, давно чесался язык.
— Не помню, чтоб и у тандыра я отдала кому-нибудь свою очередь.
— Хорошо, что не такая добрая, как я: не даешь скиснуть своему тесту, не оставляешь мужа
голодным.
— Мой муж еще не искал хлеба на вашем дворе. Если буду здорова, думаю, что и никогда
искать не станет.
Заметив, как сузились глазки у соседки, Мамыш поняла, что та готова затеять ссору, и
попробовала сгладить эту неизвестно от чего возникшую враждебность.
— А кыз, о чем мы спорим?
— О воробьиных сердцах, которые боятся, что опрокинется небо, и хотят его удержать
лапками.
Мамыш подумала: «Если ты опора неба, пусть оно падет», но постеснялась людей, которые с
интересом прислушивались к препирательству, и только сказала:
— Я ведь с самого начала призналась в своей робости. Давай-ка не будем обижать друг
друга из-за пустяков, а лучше познакомимся, раз пришлось ехать вместе.
— Не очень-то интересно знакомиться с кем попало, — буркнула соседка.
Как ни противна была ей эта женщина, Мамыш решила не обращать внимания на ее
Page 77/311
грубость.
— Ты ведь не знаешь, кто я такая, — продолжала она. — Меня зовут Мамыш Атабаева.
Женщина не раз слышала от мужа имя известного мастера Атабая. Самодовольно улыбаясь,
она сказала:
— Хорошо, если так, а меня зовут Эшебиби Сатлыкклычева.
«Вот оно что!» — подумала Мамыш, которая тоже слышала про Эшебиби, известную в
поселке сплетницу и крикунью. Не желая связываться со вздорной бабой, она кротко
ответила:
— Очень хорошо, Эшебиби.
Вытянув ноги, поглаживая спутанные волосы, Эшебиби завела длинную речь.
— Мы живем в новом каменном доме на самом высоком месте поселка. Когда я выхожу на
веранду, смотрю на древнее русло Узбоя, веришь, кружится голова. Будто забралась на
вершину Балхана. А муж говорит: «Эшебиби, видишь, как высоко я поднял тебя, словно в
самолете живешь!» А я отвечаю: «Если бы я не сделала тебя человеком, ты был бы сейчас
не начальником базы, а простым чернорабочим». Дочь моя учится в Ашхабаде на доктора и,
как приедет, всегда мне говорит: «Мама, теперь ты не возишься с дровами, воды сколько
угодно, будь поопрятней…» А я отвечаю: «Будь ты хоть доктором, будь хоть профессором, а
когда родишь девятерых, тогда и поговорю с тобой…»
Мамыш думала: кончит ли она свою сказку до Небит-Дага? А Эшебиби продолжала, считая,
что весь автобус слушает ее с интересом.
— Мой старший сын давно уже эбсэр [2] и постоянно переезжает из города в город, бывает,
что и по два года не вижу его, а сейчас пишет с Гапказа: [3] «Мама, не было времени и
возможности получить твое благословение. Я женился на девушке-армянке».
Мамыш, вдруг вспомнив, как сказал Атабай: «Может, Нурджан женится на русской или
армянке», — тревожно переспросила:
— На девушке-армянке?
— Да, Мамыш-эдже, на армянке. Ах, смогу ли я понять ее язык, будет ли наша каша вариться
в одном котле, кто это знает? Конечно, я не из тех, кто свой рот называет носом, — если не
понравится, не стану потакать ей. Скажу сыну: «Мог жениться без меня, можешь и жить на
своем Гапказе без меня». Но все-таки сын, повернется ли язык сказать так… Дай бог, чтобы
невестка попалась не из тех, кто захочет из моих кос сделать себе качели… А младший мой
приходит с работы, вешает замасленную спецовку в коридоре и говорит: «Мама, ты не
смотри, что я чумазый. Я ведь ремонтирую самый пуп земли. Помоюсь под душем и буду
чист, как младенец в люльке». Но пока он не столковался с какой-нибудь чужеязычной, я хочу
его сама пристроить. Еду сейчас сватать одну из лучших девушек в наших краях.
Самостоятельная девушка, нефтяник, как и он.
У старой Мамыш вдруг сжалось сердце.
— Очень хорошие намерения, Эшебиби, пусть удача будет! — приветливо сказала она.
— Омин алла! Дай бог!
— Эшебиби, девушка эта в Кум-Даге?
Page 78/311
— Нет, в Небит-Даге.
— В Небит-Даге?! — мрачное предчувствие охватило Мамыш.
— Ну конечно, кто ж ее не знает! Хочу сосватать дочь Тагана Човдурова — Айгюль.
— Айгюль?!
— Ты тоже ее знаешь?
— Таган и Атабай одни из первых вступили на эту землю. Мы давно знакомы… — глухо
сказала Мамыш.
— Значит, ты хорошо знаешь Айгюль?
Увлеченная своим рассказом, Эшебиби не заметила, что Мамыш изменилась в лице, голос ее
дрожал, пальцы судорожно теребили платок.
— Сама я как следует не знаю Айгюль, но мой сын Нурджан часто хвалит: «Наш начальник
Айгюль Човдурова умная девушка».
— Ах, Мамыш, видела бы ты, как хорош мой сын!
— Я твоего сына не знаю, но лучше невестки, чем Айгюль, сама себе не могу пожелать…
— Ты тоже собираешься сватать ее? — спросила Эшебиби, вдруг сообразившая, что
неспроста попутчица так расхваливает Айгюль.
Захваченная врасплох, Мамыш чуть было не призналась, но вовремя спохватилась.
— Нет, я говорю просто о своей мечте. Где теперь послушные дети… Наш сын, наверно,
поступит так же, как и твой офицер.
— Да что и толковать об этом. И младший мой, ремонтник, тоже говорит: «Можешь не
беспокоиться обо мне, мама». Но я вешаю крепкий замок на его уста. «Нашелся тут еще
самостоятельный! Ты пока вытри нос, а я исполню свой материнский долг. Женю, а там живи
как вздумается», — говорю. А как думаешь, Мамыш, что скажут Човдуровы?
— Чужая душа потемки, но я думаю, что нет смысла, имея дочь на выданье, отказывать всем
сватам.
Про себя Мамыш думала, что лучше оставить дочь в старых девах, чем породниться с
Эшебиби, но, желая подзадорить глупую бабу, чтобы она еще шире распустила павлиний
хвост и вызвала полное отвращение к себе у Човдуровых, польстила собеседнице:
— Эшебиби, не думай, что говорю только в глаза, хоть и мало тебя знаю, но я, не
задумываясь, отдала бы в вашу семью дочь, если бы она у меня была.
— Вот это мне по сердцу, подружка! — воскликнула Эшебиби. — По правде сказать, если бы
я не собралась, так сами Човдуровы все равно приехали бы ко мне. Муж говорил с Таганом,
тот ответил, что «воля дочери в руках матери». Приедем сейчас, ударим по струнам матери…
Как-то зазвучат они? А если чуть не по-моему будет, плюну и поеду назад!
«Может, тебя и слушать не станут», — подумала Мамыш.
Эшебиби пришлось прекратить болтовню, автобус остановился в Небит-Даге.
Хотя старой Мамыш и не хотелось появляться у Човдуровых вместе с Эшебиби, она решила
Page 79/311
не отставать от спутницы, слишком уже разбирало ее желание поскорее узнать, что ответит
Тыллагюзель на сватовство Сатлыкклычевых. Удрученная этой помехой на пути так хорошо
задуманного предприятия, она совсем пала духом. Ей казалось, что из ее рук вытащили уже
пойманную добычу, и всю дорогу она шла молча, не слушая Эшебиби, почти не отвечая на
вопросы.
Тыллагюзель радостно встретила Атабаеву, но, увидев Эшебиби, о которой слышала много
дурного, невольно поморщилась. Она укоризненно поглядела на Мамыш, и та поняла упрек и
молча опустила голову. Как могла она при Эшебиби объяснить, что не была виновата, что эта
заноза, пройдя через одежду, колола и ее тело.
Эшебиби, совершенно уверенная, что украшает любое место, куда ступит ее нога, что свет
наполняет тот дом, где она появилась, не заметила неудовольствия хозяйки и загудела
хриплым голосом на весь дом:
— А кыз Тыллагюзель, если скажу, что во всем народе, может, ошибусь, но в районе
Небит-Дага, без спора, на первом месте — я, на втором — ты! — Вспомнив, что рядом стоит
Мамыш, она нисколько не смутилась, но решила немного похвалить и ее, надеясь на
поддержку. — Моя новая подруга Мамыш тоже мне нравится. Правда, она немного трусиха:
если взлетит воробей, вздрогнет, уронит ведро из рук и прольет молоко. Но теперь ее уж не
отправят воевать, так что это небольшой грех.
Как ни чесался язык Мамыш, закаленный в спорах с Атабаем, она все-таки посчитала ниже
своего достоинства препираться с Эшебиби и, едко улыбнувшись, промолчала. А
Тыллагюзель подумала: «Откуда такая напасть на мою голову? Во сне, что ли, я села на
корову?»
Не дожидаясь приглашения хозяйки, Эшебиби принялась обстоятельно рассматривать
квартиру, точно председатель жилищной комиссии, принимающий новый дом. Заглянув в
ванную и кухню, она заявила:
— У вас точно такая же квартира, как у нас!
Квартиры, вероятно, были построены одинаково, но порядок в них был разный. Ванная у
Тыллагюзель сверкала чистотой, на кухне посуда всегда в порядке, на полках — ни пылинки.
В доме у Эшебиби в ванной висела заношенная одежда, всюду разбросаны грязные тряпки,
на кухне тучей вились мухи, немытая посуда валялась на полу. Эшебиби промолчала и о том,
что долго отказывалась переехать в новую квартиру. Когда муж объяснил, что теперь не
придется возиться с печкой, таскать воду, она повторяла одно: «А где я буду держать козу?
Козленок тут задохнется! Ни за что не перееду!» Понадобились усилия всей семьи, чтобы
перетащить ее из старой лачуги.
Открыв дверь в комнату, Эшебиби внимательно осмотрела большой ковер, разостланный
перед кроватями, пощупала покрывала на них и спросила:
— Это комната Айгюль?
Тыллагюзель, которой больше всего хотелось вытолкать за дверь бесцеремонную гостью,
вежливо ответила:
— Здесь живем мы с Таганом…
— Хорошо, пусть будет ваша, — милостиво согласилась Эшебиби.
Потом она зашла в столовую, полюбовалась огромным иомудским ковром, подвигала стулья
вокруг стола и перешла в смежную комнату. Тут ее восхитила никелированная кровать,
Page 80/311
покрытая шелковым одеялом, но не понравились подушки в наволочках с кружевами, хорош
был ковер на полу, но уродливым показался туалетный стол с флаконами духов и одеколона,
разноцветными расческами, коробочками с кремом. Она не могла понять, зачем нужно такое
множество книг на этажерке, поморщившись, поглядела на шляпку, лежавшую на тумбочке.
Не спрашивая разрешения хозяйки, Эшебиби раскрыла платяной шкаф и стала
рассматривать висевшую там одежду. С удовольствием вдохнув хорошо знакомый запах
кетени, шедший от платья из красного домотканого шелка, она принялась искать вышитые
женские штаны, но не нашла. Быстро перебирала шелковые и шерстяные платья, добралась
до юбок, блузок и отдернула руку, словно схватив что-то грязное. «Эта армянка, жена моего
старшего сына, наверно, тоже носит такие мешки, еле прикрывающие колени. Ах, как
нехорошо выставлять всем напоказ свои икры», — с отвращением подумала Эшебиби.
— Это комната Айгюль-джан! — уверенно заявила она.
Мамыш, ходившая за ней как тень, не могла наудивляться: бывают же такие бесстыжие люди!
«Я не считаю себя стеснительной, но не решусь сделать и сотой доли того, что делает она!»
Как только Эшебиби стала рыться в одежде Айгюль, Тыллагюзель вышла на кухню поставить
чайник на плиту. Эшебиби, не ожидая приглашения, прошла в столовую и расположилась на
почетном месте на ковре. Ее любопытный взгляд не задержался на двустволке, висевшей
вместе с патронташем над диваном, на большом радиоприемнике, возвышавшемся в глубине
комнаты, а остановился на широкой полке, где стояли два ковровых мешка. Такие мешки
были и в квартире Эшебиби, она хранила в них всякую всячину: старый полушубок,
верблюжью шерсть, рваные сапоги. Ей и в голову не приходило, что такое старье
Тыллагюзель держит в кладовочке, а в мешках сложены лишние одеяла и подушки, веревка
от кибитки с красивыми узорами, занавески с бахромой, разные торбы и прочие редкие вещи.
Все это хранилось для Айгюль.
Не спросив Тыллагюзель о здоровье, не обращая внимания на ее беседу с Атабаевой,
уверенная, что весь мир занимает только ее особа, Эшебиби вдруг, точно кто ее толкнул,
провозгласила:
— А кыз Тыллагюзель, я с вестью!
С первой минуты догадавшаяся, с какой вестью она появилась, Тыллагюзель сдержанно
ответила:
— Ой, Эшебиби, вести, кажется, сообщают, когда спрашивают о них.
Эшебиби, вытянув свою почерневшую от пыли ногу рядом с чайником, самодовольно начала:
— А кыз Тыллагюзель, разве ты не знаешь моего характера? Я не из сдержанных. Если не
сумею выпалить разом то, что переполняет душу, меня будто кошки по сердцу царапают.
Мамыш не переставала удивляться на Эшебиби. Ее язык вилял без конца, как хвост у
беспокойной собаки. Мамыш очень интересовало, что ответит Тыллагюзель на предложение
породниться, но для Эшебиби были важны только собственные слова, и она продолжала
гудеть на весь дом:
— Я родственника ищу, родственника!
Тыллагюзель прикинулась бестолковой.
— Туркмения велика, Эшебиби, поищешь — найдешь.
С жадностью отхлебнув из пиалы горячего чаю, Эшебиби уставилась на хозяйку.
— Я ищу родственника не вдалеке, а вблизи.
Page 81/311
— И вблизи найдешь.
— Мне с тобой хочется породниться.
Скованная своими представлениями о вежливости, Тыллагюзель ответила:
— Хорошее намерение, Эшебиби.
— Ну, так когда проведем той?
Не зная, что ответить, Тыллагюзель переспросила:
— Той?!
— Да. И говори, какой возьмешь с нас калым, какие наряды, все выкладывай…
Мамыш, не ожидавшая такой слабости от Тыллагюзель, многозначительно кашлянула,
напоминая о своих прежних переговорах. Тыллагюзель не нуждалась в напоминаниях и
только не могла сообразить, как выйти из затруднительного положения, не обидев гостью.
— Видишь ли, Эшебиби, — начала она, — если по мне, так лучше тебя родственницы не
найти. Я бы не заставила тебя дважды повторять одно и то же…
Эшебиби не дала ей закончить.
— Я и готовлюсь к свадьбе, потому что уверена в тебе.
— Но…
— Оставим всякие но… Не будем отвлекаться. Дочь твоя не будет в обиде на меня, а сын
мой, солнце дня, луна ночи, средний из пальцев… Ты не гляди, что он измазан нефтью. И
твой и мой дом, как говорит Сатлыкклыч, освещает нефть. И луна, и солнце часто трутся о
тучи, но от этого не меркнет их свет, не так ли, Мамыш?
Сильно сомневавшаяся, что от черного может родиться белое, Мамыш уже хорошо знала
Эшебиби и потому неуверенно пробормотала:
— Да, конечно…
Пока Эшебиби усаживалась поудобнее, Тыллагюзель успела закончить:
— Нынешняя молодежь непослушна нам, Эшебиби. Сколько я ни старалась женить
Аннатувака на Энеджан, а не на Тамаре, ничего не вышло. И теперь я понимаю, что была
неправа. Айгюль тоже будет скорее против нас, чем с нами.
— Почему?
— Она ведь сестра Аннатувака.
Эшебиби раздраженно откинула спадавшую на глаза бахрому своего черного платка.
— Ну, Тыллагюзель, не притворяйся. Воля дочери в руках матери.
— Прошло время, Эшебиби, когда мы слепо покорялись родителям.
— Значит, нужно говорить не с тобой и не с Таганом, а с Айгюль?
— Мне кажется, что это дело не касается ни тебя, ни Сатлыкклыча…
Page 82/311
— А кого же касается?
— Это дело самих молодых.
— Выходит, я к твоей дочери должна послать сына?
И, не дожидаясь ответа, Эшебиби вскочила с места и воскликнула:
— Нет, с Айгюль я поговорю сама!
И Мамыш, и Тыллагюзель разом вздохнули: «Ну, раз встала, значит, уйдет». Но Эшебиби и
не подумала выйти, а, как хозяйка дома, забралась на диван, облокотилась на подушку и еще
раз повторила:
— Я с ней хорошенько поговорю.
— В эту минуту неожиданно появилась Айгюль. Раньше всех ответила на ее приветствие
Эшебиби, она спустила ноги вниз и, сгорбившись, уставилась на девушку.
— Хелик-салам! Вот и сама Айгюль!
Удивившись, что дочь пришла с работы раньше времени, Тыллагюзель спросила:
— А кыз, почему сегодня так рано?
— Сегодня к двум часам вызывают в Объединение, — сказала Айгюль, взглянув на свои
часики, — а сейчас уже половина первого. Будет много хлопот, я решила забежать домой
попить чаю и закусить.
Усевшись на стул возле Эшебиби, Айгюль справилась о ее здоровье. Позабыв ответить,
Эшебиби рассматривала девушку. Ее полные, в светлых чулках ноги, открытые ниже колен,
возмутили старуху. «Если не считать туркменского имени, чем Айгюль отличается от жены
моего старшего сына?» — рассудила она. Но когда поглядела на красивую, открытую шею
Айгюль, нежную кожу, румяные щеки, она осталась довольна, морщинистое ее лицо
прояснилось. Мамыш, догадавшись, что Эшебиби своей бесцеремонностью обязательно
огорчит Айгюль, решила вмешаться в разговор.
— Милая моя, не устала ли ты?
— Саг бол, тетушка.
— Много ли добываете нефти?
— Порядочно, — рассмеялась Айгюль. — Ежемесячно сверх плана отправляем почти
эшелон.
— Молодцы, хорошо! Как там работает наш Нурджан?
— Соревнуется с Ольгой Сафроновой, которая его сменяет на вахте.
— Кто же из них побеждает?
— Оба на «Доске почета».
— Ну и как? Не-чел-лик [4] доволен нашим сыном? — многозначительно спросила Мамыш и
вдруг даже покраснела.
Эшебиби, раздосадованная вмешательством старухи в разговор, не дала Айгюль ответить.
Page 83/311
— Айгюль-джан, а что ты скажешь о моем сыне? — спросила она.
Девушка растерялась: что это обе старухи сразу забеспокоились о своих сыновьях, может
быть, получили повестки из военкомата? Заметив нетерпение Эшебиби, она невольно ей
первой и ответила:
— Эшебиби, я хоть и знаю твоего сына, но ничего не могу сказать о его работе. Он ведь не на
нашем участке.
Опершись руками на диван, вся подавшись вперед, Эшебиби с жаром воскликнула:
— Мне и дела нет до его работы! Ты скажи, какой он парень!
Айгюль, поняв, чего добивается Эшебиби, решила немного ее поддразнить.
— Какой характер у твоего сына, не знаю, но внешность просто бросается в глаза…
Эшебиби вскочила с места:
— Правду сказать, Айгюль-джан, мой сын — золотое кольцо. Девушке, которая сумеет надеть
его на палец, мечтать больше не о чем.
Не желая слушать глупые речи, Тыллагюзель молча вышла из комнаты, а Айгюль захотела
еще немного подурачить хвастливую бабу.
— Но, Эшебиби, такое счастье достается не каждой девушке.
Эшебиби, брызгая слюной, хвалилась:
— Жертвой твоей мне быть, Айгюль-джан! Не стану говорить — русские или туркменки, но
все девушки Вышки осаждают его. Ты знаешь характер моего сына: даже внимания на них не
обращает, просит: «Мамочка, эти девушки ловят меня, как охотники сокола. Пока они не
вскружили мне голову, позаботься, найди хорошую подругу, и я навсегда преклоню колени
перед ней».
— Ах, Эшебиби, есть ли на свете мать, которая родила дочь, достойную такого сына!
— Нет, Айгюль-джан, не так! — закачала головой Эшебиби. — Среди народа и имя божье
есть, и девушки есть, созданные на счастье мне. Я, видать, родилась под счастливой
звездой, радость моя.
— Как угадать, Эшебиби! Иной раз ждешь, что придет Хидыр, а явится обезьяна.
— Знаю я одну такую девушку, кажется мне, что она с моим сыном две половинки одного
яблока. Если эта девушка даст согласие, — а я не сомневаюсь, что так и будет, — тогда на
этом свете у меня не останется неисполненного желания. Айгюль-джан, как ты думаешь, где
эта девушка?
— Мир широк, может, в Ашхабаде, может, еще где…
— Нет, эта девушка в Небит-Даге, как раз тут, где мы сидим.
— Удивительно! Разве у Мамыш есть на выданье дочь?
Эшебиби, поглаживая свои волосы, наклонилась вперед.
Айгюль, застыдившись, опустила голову. Опершись обеими руками на спинку стула, Эшебиби
завопила:
Page 84/311
— Радость моя, ты не думай, что Эшебиби ничего не чувствует. Я хоть и не из потомков
святых, но рождение мое, видать, было особенным. Мне все ясно, словно я побывала в твоем
сердце. Думаешь, я не чувствую, как твое пылкое сердечко летит к моему сыну? Радость моя,
ты не смущайся, если стесняешься Мамыш, скажи мне на ушко.
— О чем бы мне осталось мечтать, если бы я была твоей невесткой, Эшебиби!
— Ой, сердечко мое! — Эшебиби захлопала в ладоши.
— Но только… — не успела Айгюль начать, как почувствовала, что словно кто-то подрезал
Эшебиби ее крылья: глаза ее испуганно округлились.
— Что это значит, кыз?
Айгюль встрепенулась, словно птица, готовая взлететь, и резко ответила:
— Я дала слово другому.
Тут уж вздрогнула не только Эшебиби, но и Мамыш. Обе старухи растерянно глядели друг на
друга. Однако Эшебиби быстро опомнилась. Самоуверенности ее не было предела.
— Если слово не скреплено венчанием, оно вроде легкого ветерка. Дунешь — и пропало без
следа.
Айгюль возмутилась, ее лицо потемнело.
— За кого ты меня принимаешь? Разве не плюют в лицо человеку, растоптавшему свое