Небит–даг - 19

свою контору, когда прихожу в другие учреждения. Думают, что это за контора, где работают
такие оборванцы?
— Хотел бы знать, — сказал как бы про себя Аннатувак, — почему я обязан выслушивать эту
чушь?
— Подождите, товарищ Човдуров, скоро все поймете. Я же должен оправдаться перед вами,
раньше чем на меня начнут возводить всякие небылицы.
— Пока что никто не заводил о тебе речи, а ты терзаешь меня целый час бабьими сплетнями.
Не слушая, Ханык бубнил свое:
— Она считает: раз я нефтяник, значит, хожу в золоте и могу построить ей серебряный дом.
Сама она работает подпаском.
— Хоть министром, мне-то что?
— А живет с заведующим фермой, — упрямо продолжал Ханык. — Что у них было с
Атаджановым — не скажу, хотя догадаться нетрудно, но сейчас не о том речь.
— Может, объяснишь, зачем я тебя слушаю, если речь не о том?
— Ваша сестра, товарищ Човдуров, — редкой чистоты девушка…
— Ты приплетаешь к своей грязной истории имя моей сестры? — грозно спросил Аннатувак.
— Говорю вам, подождите немного. Не я приплетаю. Но должен сказать, что все рабочие
любят ее, как сестру. Только… Только она немного ошибается.
— В работе?
— Нет. В чувствах. Если сказать правду, товарищ Айгюль хорошо знает рабочего, его душу,
но не знает человека, которого, как видно, выбрала себе в мужья. — Дурдыев остановился,
покосившись на Аннатувака, но тот, насупясь, молчал. — Хотите — опять выгоняйте меня,
хотите — слушайте, но я прямо скажу, что мне не нравится этот парень. Боюсь, как бы не
втянул в болото несчастья девушку, которая белее снега, чище воды…
Как ни хмурился Аннатувак, как ни противно было ему слушать Дурдыева, но предчувствие
неотвратимой беды сжимало сердце и заставляло терпеть до конца.
— Имя? Назови имя!
— Так я же только о нем и толкую! Бурильщик Тойджан Атаджанов. Когда я наблюдаю его
поступки, не по себе становится. Пользуясь добротой, доверчивостью Тагана-ага, он может,
не приведи бог, нанести позорную пощечину вашей сестре.
— Ты в своем уме?!
— Чтоб черви завелись в моем языке, если вру! Никак не могу удержать сердца, потому и
говорю. Помяните мое слово: этот проходимец доведет буровую Тагана-ага до страшной
аварии и сделает несчастной нашу красавицу Айгюль.
Page 191/311
Аннатувак молчал, но сердце лихорадочно билось. Давнишняя неприязнь к Атаджанову,
который, как ему казалось, отнимает у него отца постоянным потаканием старческим
причудам, теперь превращалась в настоящую ненависть. Негодяй смел поднять глаза на
сестру!
Исподтишка поглядывая на Аннатувака, Дурдыев старался угадать его мысли. Аннатувак
опустил голову, и снабженец понял, что заставил его задуматься, а когда снова поднял глаза,
Ханык решился продолжать:
— Товарищ Човдуров, простите, если лезу не в свое дело. Но кто вам раскроет глаза, кто
знает происки этого бесчестного парня так хорошо, как я? Он говорит Айгюль сладкие слова,
а сердце отдает другим. Да что говорю, откуда у него сердце! Он отдает один конец нитки
Айгюль, а с другого конца начинает плести паутину, в которой она же завязнет. Вы знаете, как
себя чувствует Ольга Сафронова?
Аннатувак, с жадностью внимавший поношению Тойджана, нетерпеливо сжал кулаки.
— Какое мне дело до Сафроновой? — грубо сказал он. — Откуда среди овец затесалась
корова? То Зулейха, то Ольга! Долго еще будешь забивать голову чепухой?
Не отвечая, Ханык продолжал допрашивать:
— Может, вам известно, что Ольга и Нурджан Атабаев любят друг друга?
Човдуров рассердился, что снабженец запутал разговор, который его так интересовал.
— Куда тебя заносит? О чем думаешь? Невозможно понять, куда ведешь, к чему клонишь,
пятишься все время как рак!
Не боясь теперь гнева Човдурова, Ханык гнул свое:
— Я чувствую, что душу Нурджана разрывают на части собаки, а сердце Ольги болит, будто в
него попал змеиный яд…
— Терпение мое кончается, — грозно сказал Аннатувак и привстал, опираясь обеими руками
на стол.
— Говорю вам, не торопитесь, товарищ директор. Я хочу спросить вас, по какой причине
страдают молодые сердца?
— Кончай немедленно!
— Да что вы волнуетесь? Я не из тех, что суют нос в чужие дела. Нужно было проверить все
обстоятельства, выяснить все отношения, а затем довести до вашего сведения, что мне
известно. А мне хорошо известно, что Атаджанов бросает одну кость двум собакам, чтобы
поссорить их…
— Да ты сам-то можешь разобраться в том, что плетешь?
— Товарищ Аннатувак, я своими глазами видел, как Тойджан и Ольга сидели обнявшись!
— Это правда?
— Зачем выдумывать? — скроив печальную рожу, сказал Ханык. — Разве вы поблагодарите
за это? Разве слышу от вас что-нибудь, кроме ругательств? Только сочувствие да доброе
сердце привели меня в этот кабинет! А если говорить прямо, Тойджан и Ольга ночевали
вместе, когда — были в колхозе. Но разве повернется язык сказать такое вашей сестре? Вот
Page 192/311
я и решился…
Ханык, наблюдавший, как темнеет лицо Човдурова, оборвал свою речь.
Выйдя из-за стола, Аннатувак остановился перед снабженцем.
— Я выслушал твой гнусный рассказ. Вернее, вынужден был выслушать, но не думай, что ты
что-нибудь выиграл. Ненавижу сплетников и склочников! Уверен, что ты завел всю эту музыку
ради какой-то выгоды, но пока еще не знаю какой. Я проверю твои слова, и не потому, что ты,
забыв стыд и совесть, завел речь о моей сестре, а потому, что хочу разобраться в этом
негодяе Атаджанове. Но если ты посмеешь еще где-нибудь назвать имя Айгюль, то не
найдешь себе места между Балханом и Каспием! Можешь убираться!
Ханыка будто вихрем вынесло из кабинета. В приемной он тяжело плюхнулся на стул и вытер
рукавом пот со лба. Страшно иметь дело с этими Човдуровыми, но главное сделано.
Аннатувак так прямо и сказал: «Я должен разобраться в этом негодяе Атаджанове».
Оставшись один, Аннатувак заперся на ключ. Ярость душила его. Ненавистное лицо
Тойджана стояло все время перед глазами. Теперь ясно, зачем ему понадобилось поссорить
Тагана с сыном! «Этот насквозь фальшивый, бессовестный беспризорник никого не любит.
Что ему отец, что Айгюль? Он играет нами, Човдуровыми!»
Аннатувака поразила эта мысль, и он снова повторил вслух:
— Играет Човдуровыми!
Глава тридцать восьмая
Я не хочу быть невестой
Только среди дня в кухонном чаду, в хлопотах ненадолго забывала Мамыш свою навязчивую
идею — женить сыновей. На сковородке весело шипели баранина и желтоватый,
пропитанный жиром лук; белый пар клубами бил из кастрюли. Мамыш засыпала рис в
кипяток, взяла щепотку соли, но в это время послышался робкий стук в дверь. Она
насторожилась. Все домашние и даже соседи входили без стука. Значит, пришел кто-то
посторонний. Мигом старушка очутилась в передней и распахнула дверь. Перед ней стояла
красивая, нарядная девушка. Скромно поклонившись, она спросила:
— Нурджан здесь живет?
— Здесь, — глухо ответила старуха, чуя недоброе.
— А вы тетушка Мамыш?
— Я тетушка Мамыш.
— Вот как хорошо! Очень рада вас видеть!
Заметив недружелюбный взгляд старухи, Ольга остановилась на пороге. Мамыш
безмолвствовала. Чтобы прекратить неловкое молчание, Ольга задала пустой вопрос:
— Нурджана еще нет дома?
Хотя Мамыш сразу догадалась, кто пришел к ней в дом, хорошо помнила, что рассказывал
Page 193/311
Дурдыев про девушку, и ни минуты не сомневалась в справедливости его слов, но
торжественный и вместе с тем скромный вид Ольги, ее ласковый взгляд подкупили старуху. К
тому же Ольга свободно, хотя и с акцентом, говорила по-туркменски. Мамыш оживленно
заговорила:
— А Нурджан так и не показывался с утра, никогда сразу не приходит с работы… — И вдруг
зажала рот рукой, вспомнив, что никак ей не следует быть приветливой с Ольгой.
Снова воцарилось тягостное молчание. Мамыш не позвала девушку в комнату, не
предложила раздеться, не спросила имени… Ольга испытывала мучительную неловкость, но
и уходить сразу казалось неудобным.
— Может быть, мне подождать Нурджана? — спросила она. — Или лучше уйти?
Разглядывая девушку, Мамыш с трудом сдерживала желание сказать: «Если хочешь уйти —
зачем пришла? Я не тосковала без тебя. Скатертью дорога!» Однако, заметив в глазах
девушки робкий укор, постеснялась отвечать грубостью и неохотно выдавила из себя:
— Если есть дело — жди. Он должен появиться. Проходи, садись…
— У меня, собственно, нет дела к Нурджану Атабаевичу, — Ольга замешкалась на пороге
комнаты. — Только он приглашал меня… Вот я и пришла.
— Приглашал? — переспросила Мамыш. — А как тебя зовут?
— Ольга.
— Ах, Олге! — Мамыш хотела сказать что-то еще, но снова прихлопнула рот рукой, словно
кастрюлю крышкой.
Хотя вторичного приглашения не последовало, Ольга отважилась и, не снимая пальто,
прошла в комнату, присела у стола. Мамыш, словно пришитая, последовала за ней,
устроилась напротив, подперла подбородок рукой и беззастенчиво уставилась на девушку.
Да, Ханык был прав. Она в самом деле красива. Темно-зеленое пальто ловко облегает
стройную фигуру, из-под шляпки, надетой набекрень, выбиваются пушистые золотые волосы,
расстегнутый воротник открывает нежно-белую шею. Скромный вырез Ольгиного платья
показался старухе величайшим бесстыдством, но особенно противны были ей стройные ноги
девушки в прозрачных чулках.
Ольга ежилась, как на огне, под этим пристальным осмотром. Взгляд Мамыш как будто
говорит: «Кто тебя звал в мой дом? Стыдно бросаться на шею мужчине! Не для таких
бесстыжих я растила своего Нурджана. Если тебе нужны парни, ищи в другом месте!» Нет, не
такой встречи ждала Ольга, когда шла сюда. Она думала, что мать Нурджана обрадуется,
начнет рассказывать о сыне, расспрашивать Ольгу о ее семье. Конечно, во всем виноват
Нурджан. Откуда Ольге знать, как ведут себя такие старухи? Если позвал, должен был
подготовить мать. Может, по ее понятиям, девушке неприлично приходить к товарищу? Разве
угадаешь чужие обычаи? Нурджан должен был предвидеть все.
Ольга посмотрела на часы. Только четверть пятого. Конечно, и сама она виновата, пришла на
полчаса раньше срока. Тут эти полчаса, пожалуй, покажутся годом… Что ж, если старуха так
неприветлива, не надо подражать ее примеру. И Ольга непринужденно спросила:
— Тетушка Мамыш, вы, должно быть, часто остаетесь дома одна? Вам не бывает скучно?
Окинув девушку удивленно-презрительным взглядом, Мамыш ответила:
— Дорогая, какое тебе дело до моих радостей и печалей?
Page 194/311
Ольга совсем растерялась от такой грубости.
— Да я просто так спросила…
— Просто так говорят с подругами, а со старыми людьми надо говорить подумавши.
Если бы дома Ольге кто-нибудь осмелился прочитать такое наставление, она сумела бы
найти ядовитый ответ. Теперь ей больше всего хотелось убежать куда глаза глядят, но
неподвижный взгляд Мамыш будто пригвоздил к месту. Потупившись, она прошептала:
— Простите, я не хотела вас обидеть…
Мамыш торжествующе смотрела на нее. Нет, не нужна ей невестка, твердо печатающая шаг,
выставляющая напоказ свои ноги, смотрящая прямо в лицо, как будто собирается сводить
счеты. Та невестка, которую она ждет, войдет в дом робко, неслышно. Будет ходить опустив
голову, возле дверей снимет калоши, ручным соколом сядет на ковер, глубоко надвинет на
глаза платок, не посмеет задать ни одного вопроса и будет во всем соглашаться с Мамыш.
Подумать только! Сидит эта бесстыжая, выставляет толстые ноги, улыбается, смотрит на все,
как председатель санитарно-бытовой комиссии из домоуправления. А совести нет и в помине.
Другая бы, зная про себя все, что рассказывал Ханык, за версту стала бы обходить дом
Нурджана. Взволновав себя такими размышлениями, Мамыш резко спросила:
— Хорошо. Если ты Олге, зачем тебе нужен Нурджан?
Каждое слово старухи казалось Ольге бесконечно обидным, но она решила выдержать до
конца и вежливо ответила:
— Мы с Нурджаном вместе работаем, хорошо знаем друг друга, часто приходится
встречаться, разговаривать… Иногда он приходит к нам…
— Нурджан бывает у вас? — испуганно вскрикнула Мамыш.
— Да, конечно. Он знаком с моим братом, снохой. А сегодня Нурджан пригласил меня к себе.
Хотел познакомить с вами, показать, как вы живете. Вот я и пришла.
Услышав, что сын бывает в доме Сафроновых, старуха загорелась желанием сказать еще
какую-нибудь колкость.
— Пока что этот дом не Нурджана, а мой. И, по правде сказать, у меня нет большого желания
видеть у себя всех случайных подруг сына.
Больше Ольга не могла выдержать. Она вскочила с места и сказала:
— Я тоже нисколько не стремлюсь быть нежеланной гостьей…
Мамыш не стала ее усаживать и, желая окончательно рассорить с Нурджаном, ехидно
заметила:
— Олге-джан, если верить слухам, ты гуляешь с моим сыном. Может быть, тебе кажется, что
ему и не найти лучшей подруги, но… Ты уж прости, дорогая, но его судьба решена. Девушка,
которая будет моей снохой, начала готовиться к свадьбе. Нурджан уже обручен, дорогая… —
И впилась змеиным взглядом в глаза Ольги.
Ольга не знала, верить или не верить старухе, и больше всего боялась расплакаться. Ей
было очень трудно, к горлу подкатил комок, но самолюбие взяло верх надо всем.
— Тетушка Мамыш, — сказала она небрежно, — вы, должно быть, ошибаетесь. Приняли
Page 195/311
меня за кого-то другого. Мы с Нурджаном только товарищи по работе. Если вы готовитесь к
свадьбе, желаю вам всякого успеха. А теперь до свидания. Нурджан не пришел, а у меня
много дел.
И она быстро ушла.
Оставшись одна, Мамыш беспомощно оглянулась. Ей показалось, что исчезло что-то,
наполнявшее светом всю комнату. И в то же время она почувствовала, что сбросила с плеч
тяжелый груз, избавилась от мучительной неловкости. Увидела пустой стул, на котором
только что сидела Ольга, и он показался ей голым, а комната унылой до отчаяния. Что же
случилось? Закружилась ли голова или сон дурной приснился? Уронила бадью в колодец?
Выпустила из рук птицу? Ведь только что они сидели за столом? Только что разговаривали?
Где же эта Ольга?
У Мамыш голова шла кругом, она все оглядывала комнату и повторяла:
— Олге, Олге!
Но в доме было пусто, никто не откликнулся.
Старуха выбежала на балкон.
— Олге, Олге! Аю-у! — кричала она.
А Ольга быстро шла, словно убегая от преследования, и скоро совсем исчезла из виду.
Мамыш казалось, что эта девушка унесла с собой ее сердце. Не замечая, что на улицу
выскочили соседки и переглядываются, она еще раз пронзительно крикнула:
— Олге! — и, безнадежно махнув рукой, вошла в комнату, опустилась на диван.
Перед затуманившимся взором мелькали то Ханык, то Нурджан, то Ольга. Ханык как будто
нашептывал: «Молодец, мамочка, я ждал, что так и поступишь!» А Ольга грустно смотрела и
молчала. Ах, какая девушка эта Олге! Сколько обидных слов сказала Мамыш, а она даже не
показала виду, что рассердилась. Разве другая смогла бы сдержаться? Видно, душа ее
глубока, как море. Мамыш замутила ей душу…
В комнату вбежал Нурджан.
— Мама, кто-нибудь был у нас?
Старуха поднялась с дивана, вытерла глаза платком:
— Дорогой, ты, кажется, что-то сказал мне?
Нурджан не узнавал мать. Обычно она встречала на пороге, на ходу засыпала вопросами,
сама без умолку рассказывала обо всем, что случилось в доме и на дворе, а сейчас даже
голос звучал иначе.
— Ты больна?
— Здорова, — слабым голосом ответила Мамыш.
— Может, спала?
— Нет, дорогой, нет!
— Глаза у тебя какие-то странные…
Page 196/311
— Перебирала рис, вот глаза и устали.
— Никто к нам не приходил?
— К нам?
— Мама, что с тобой? Кто-нибудь обидел тебя?
— Какие глупые вопросы задаешь. Как же можно, чтобы никто не приходил? Соседи
приходили…
— А еще кто?
— Еще… Еще приходила девушка.
— Какая девушка? — торопливо спросил Нурджан.
— Я в первый раз видела. Говорит, что зовут ее Олге.
— Где же она?
— Ушла, — Мамыш безнадежно махнула рукой.
— Куда ушла?
— Как могу знать, куда она ушла, если не знаю, откуда пришла?
— А когда она ушла?
— Только что.
Не надевая шапки, Нурджан пулей выскочил из дома, позабыв захлопнуть дверь.
Когда Мамыш увидела, что Нурджан при одном только имени Ольги заметался, как бабочка,
залетевшая в комнату, она еще раз пожалела, что так обидела девушку. Мысленно она
поносила Ханыка на чем свет стоит: «Чтоб тебе не родиться, негодяй! Если ты друг
Нурджана, почему сперва не поговорил с ним, а прибежал ко мне? Да и сама я дура! Вся
морда у него передергивается, как кожа на шелудивой собаке, а я доверилась! Разве не он
встревожил меня? Помутил разум, вскружил голову!»
Расстроенная, измученная поздним раскаянием, Мамыш совсем забыла, что на кухне варится
обед. А там, за прикрытой дверью, дым коромыслом.
В котле выкипела вода, плов начал подгорать. Пустой чайник накалился докрасна,
отвалившийся носик упал на пол. Кухня наполнилась чадом. Серая кошка, сидевшая на
подоконнике, жалобно мяукала, негодуя на беспорядок.
Вернулся Нурджан, так и не догнавший Ольгу. Хмурый и злой, он повалился на диван, как
борец, уложенный на обе лопатки. Он упрекал себя, что опоздал, упрекал и мать, которая, как
он догадывался, холодно приняла Ольгу. Ему казалось, что девушка навсегда отвернулась от
него.
Мамыш тоже терзалась, глядя на сына. Сознавая вину, боялась заговорить. Но не в ее
характере было долго молчать. Что толку сидеть по углам, будто коты после драки? Не зная,
с чего начать, она спросила:
— Нурджан, дорогой, не заварить ли тебе чаю?
Page 197/311
— Я и чаем, и обедом, всем по горло сыт! — раздраженно сказал он и даже рукой показал,
как он сыт по горло.
Старуха взмолилась:
— Ты, дорогой, не говорил о ней. Откуда я могла знать, что это так важно?
— Не все ли равно — важно, неважно! Даже нищему оказывают внимание, когда приходит в
дом, потчуют чем-нибудь…
Таких упреков Мамыш не могла выдержать. Раскаяние ее улетучилось, как дым из кухни.
Снова вспомнились предостережения Ханыка, в потухших глазах загорелся огонек.
— Нищего я накормлю, но не считаю достойной своего хлеба всякую девку, готовую бежать
за тем, кто махнет ей рукой!
Нурджан вскочил с дивана и встал перед матерью:
— Что ты сказала?
— Мой хлеб не для тех, кто тянется сразу к сорока тарелкам, — твердо повторила старуха.
— Сейчас же замолчи! — Впервые в жизни Нурджан закричал на мать.
— Кто это должен молчать? — Мамыш, казалось, готова была выцарапать ему глаза. Брызгая
слюной, она вопила: — Еще Атабаю не удалось связать мой язык! А ты кто? Щенок
желторотый! Щенок!
В эту минуту Нурджан находился в таком возбуждении, что одним ударом кулака мог бы
пробить стену, но перед матерью он был бессилен.
Юноша овладел собой.
— Как видно, мама, нам с тобой в одном котле кашу не варить. Я, конечно, никогда не забуду
все, что ты для меня делала. Когда понадобится помощь, можешь на меня рассчитывать, а
теперь… Теперь остается только искать для себя угол. До свидания!
Сгоряча старуха не поверила сыну и продолжала кричать:
— Если так расплачиваешься за молоко, которым я тебя кормила, если надеешься найти
кого-нибудь получше меня, можешь убираться куда хочешь!
Она прокричала эти слова, почти плача. Жалость защемила сердце Нурджана, но Мамыш не
унималась.
— Думаешь, не знаю, куда хочешь податься? К той, кто всучивает тебе соску в рот, а сама
улыбается другим! К Олге идешь!
— Мама! Прекрати!
Подняв кулак, Мамыш крикнула:
Page 198/311
— Когда умру — замолчу! Когда умру!
Нурджан бросил плащ на руку и кинулся к двери, а Мамыш, у которой сердце рвалось на
части, крикнула вслед:
— Нурджан, дорогой, подожди!
Но сын уже не слышал.
Глава тридцать девятая
Корова бродит без привязи
Январский день клонился к закату. С утра погода непрестанно менялась, подобно крылу
бабочки, переливающемуся на солнце всеми цветами радуги. Облака, мчавшиеся в сторону
моря, то расходились, то заволакивали весь горизонт, небо серело, как пенька, а потом снова
делалось голубым, как спокойная гладь Каспия, и опять плаксиво хмурилось, как лицо
обиженного ребенка. На землю начинали падать крупные капли, но с резким порывом ветра
дождь стихал. И вдруг сероватое облако быстро спускалось вниз, окутывало верхушку
буровой, кругом ложилась густая тень, воздух пропитывался мельчайшей изморосью. Все
становилось влажным — бревна, железо, руки рабочих; на одежде, как бисеринки, блестели
капельки, а дождя не было. И тут же легкий туман поднимался ввысь, как пыль от
выколачиваемого ковра, и солнце между волнами легких тучек то появлялось, то исчезало,
будто качаясь на качелях. Наконец облака улетучились, и теплые лучи потянули с земли чуть
видные клубы пара.
Айгюль собиралась домой. Промысловый шофер Сарыбай, вызванный на комсомольское
собрание, разрешил ей самой вести старенький «газик». Открыв капот, она старательно
ковырялась в засорившемся карбюраторе, но мысли ее были далеко.
В разлуке с Тойджаном она не находила покоя. Временами рыдала, уверив себя, что
поссорились навеки, временами готова была мчаться в Сазаклы и просить у Тойджана
прощения за свою вспышку. В эти минуты ее останавливала только мысль об отце. Как
объяснить ему, зачем появилась она в пустыне? А избежать встречи не удастся.
Слухи, пущенные Ханыком о близости Тойджана с Ольгой, нисколько не обеспокоили —
Айгюль не поверила ни одному слову. Слишком хорошо знала обоих. Тойджан мог быть
грубым, вспыльчивым, мог даже полюбить другую, но никогда не станет обманывать. А Ольга
совсем по-детски увлечена Нурджаном. Не способна и она на такое подлое коварство.
Айгюль вытерла руки тряпкой, поправила волосы и вдруг увидела Тойджана, выходящего из
будки мастера.
«Он приехал! — будто запело сердце. — Он приехал! Он искал меня!» Но, повинуясь
какому-то странному порыву, она вскочила в машину, захлопнула дверцу и стала
разворачиваться.
Тойджан не сразу понял, кто сидит за рулем, а когда сообразил, машина уже тронулась. Не
помня себя, он бросился вслед. Но упрямая Айгюль нажала на педаль. И вдруг до нее
донесся невыразимо печальный возглас Тойджана: «Айгюль, подожди!..» Будто кто-то
схватил за руки и приказал остановиться. Машина резко затормозила.
Тяжело дыша, Атаджанов подбежал к «газику», поздоровался и растерянно замолк. Увидев,
Page 199/311
что в машине нет никого, кроме Айгюль, он с такой силой оперся на крыло, как будто хотел
навсегда пригвоздить машину к земле. Айгюль не снимала рук с баранки, показывая, что
Тойджан задерживает ее. Время шло, и в тишине было слышно, как неровно бились их
сердца. Вдруг Тойджан распахнул дверцу и сел рядом с девушкой.
— Айгюль… — сказал он и заглянул ей в глаза.
Айгюль храбро выдержала взгляд. Он опустил голову и прошептал:
— Это я виноват во всем. Ты знаешь, какой я… Грубый… Нелепый… Ты не будь, как я…
Сколько раз Айгюль представляла себе встречу, сколько раз мечтала, как оттолкнет
Тойджана, когда он придет просить прощения. А теперь растаяла, как утренняя дымка над
водой.
— Ну зачем ты… — нежно сказала она. — К чему вспоминать? Лучше расскажи, как там
живется. Тяжело? Как отец? Как «разбитая тарелка»? Если бы ты знал, как я рада! А термос у
вас есть?
Она засыпала его вопросами. Тойджан, отвечая, чувствовал, что голос дрожит, щеки горят от
стыда, что говорит он невпопад. Да и что можно ответить, когда мысли заняты совсем другим.
Он укорял себя: «Я думал, когда Айгюль увидит меня, начнет грызть, как собака сухую кожу.
И я заслужил это. Кто я такой? Вечно надувающийся и лопающийся пузырь! А ее сердце
чисто, как жемчуг, к нему не пристанет никакая грязь. Она не сказала ни одного обидного
слова. Я хуже грязи на ее подошвах! Шиплю, как кошка, которой наступили на хвост…
Стыдись, Тойджан, стыдись!..»
Он чувствовал рядом тепло ее тела. Оно даже не грело, оно обжигало. Но можно ли
дотронуться до Айгюль? «Эта машина как гнездо голубей, но между нами лежит пропасть…
— вздохнул Тойджан. — Может быть, все-таки взять ее за руку?» Он откинулся на спинку,
дернулся, будто укололся, и вдруг предложил:
— Пойдем в кино? — и взял ее за руку.
Будто нахлынула горячая волна и поглотила обоих. И несколько минут они сидели молча, не
шелохнувшись.
«Газик» стоял посреди дороги. К счастью, не было прохожих, лишь вдалеке какой-то рабочий
возился около качалки. Серенькая птичка, жалобно попискивая, летала взад и вперед и как
будто укоризненно говорила: «ай-яй, ай-я-яй…» Птичка не в счет, они бы не услышали сейчас
и заводского гудка. Не было произнесено ни слова, только теплом своих рук они
рассказывали друг другу о тоске долгих дней и бессонных ночей.
Айгюль первая очнулась от сладкого забытья, высвободила руку, наклонилась вперед и тоже
невпопад сказала:
— Спидометр не работает… — И откинулась назад.
Тойджан не понял. Он решил, что старая обида снова заговорила в сердце. К чему бы иначе
возвращаться на землю?
— Что сегодня идет в кино? — спросила Айгюль.
— Не знаю, — растерянно ответил Тойджан.
— Как же можно идти, не зная, что будешь смотреть?
Page 200/311
— По правде сказать, Айгюль, я даже не знаю, идет ли сегодня что-нибудь в клубе.
— Почему же ты звал меня? — Теперь она улыбалась.
— Так, к слову пришлось.
— К слову? По-моему, уста человека не мост, который пропускает всех, кто проезжает.
Только язык колокольчика качается в такт шагам верблюда, а язык человека — в такт
сердцу… — Она раньше Тойджана овладела собой и теперь как будто мстила ему за минуту
забытья.
Тойджан удивленно посмотрел на Айгюль. «Как хорошо она излагает свои мысли. Ведь я то
же самое подумал про спидометр, но не сумел объяснить», — пронеслось у него в голове, а
вслух он сказал:
— Верно.
— Если верно… — Айгюль запнулась. Ей показалось, что она совсем уже по-старушечьи
поучает Тойджана, но все-таки решилась закончить свою мысль: — Я думаю, что слово надо
ценить, как драгоценность. Слово должно ложиться, как глубокое клеймо на сталь. Оно
дороже любого решения, обещания, даже клятвы…
«Настоящая дочь своего отца, — восхищался Тойджан. — Старик тоже всегда говорит: слово
не солома, без толку не разбрасывайте. Оно хоть и не видно, но, подобно золотому мечу,
больно ранит. Однако не считает же меня Айгюль пустословом только из-за того, что я позвал
в кино?»
— Ты, конечно, права, но мы так давно не встречались, что захотелось подольше побыть с
тобой. Вот я и сказал про кино…
— Тогда все понятно! — рассмеялась Айгюль.
— Так когда же мы пойдем в кино?
— В кино? — задумчиво переспросила Айгюль.
— О чем ты задумалась?
— Может… может, пойдем к нам?
Тойджан невольно отодвинулся от Айгюль.
— Чему ты удивляешься? У нас в доме никто тебя не укусит.
— Но ведь я не знаю Тыллагюзель-эдже.
— Познакомишься.
— Как это у тебя легко получается.
— А что ж тут трудного?
— Я не очень стеснительный, но боюсь, что, увидев Тыллагюзель-эдже, покраснею. А если
еще придет Аннатувак?.. Нет, пока я еще не могу появиться у вас, — решительно сказал он.
Айгюль схватила его за плечи, повернула лицом к себе.
— Ну можно ли быть таким мальчишкой?
Page 201/311
И снова прикосновение огнем обожгло Тойджана. Он обнял Айгюль и крепко прижал к себе.
— Тойджан! Что с тобой?
Но он ничего не слушал.
— Тойджан, пусти! — взмолилась Айгюль. — Смотри, вон Эшебиби идет!
Тойджан выпустил Айгюль из своих объятий и, высунувшись в окно, увидел, что и в самом
деле по дороге спешит куда-то Эшебиби.
Ее черный шелковый платок с красными цветами и длинной бахромой съехал набок. Она
почти бежала, как будто гналась за кем-то, глаза шныряли по сторонам, из-под высоко
подтянутых, расшитых пестрыми узорами штанов высовывались грязные голые ноги в
просторных остроносых калошах.
— Я проучу эту мерзкую сплетницу, — сквозь зубы сказал Тойджан.
— Значит, и до Тойджана дошли грязные сплетни? Айгюль не хотела видеть Эшебиби и
строго остановила его:
— Не трогай. Это страшный человек.
— Пока не заткну ей в горло ее колючий язык — не успокоюсь, — прошипел Тойджан и
рванулся было из машины: он не забыл, как однажды Эшебиби поносила Айгюль у себя на
балконе.
— Если даже сама заговорит, не связывайся!
И снова Тойджан во взгляде девушки уловил сходство с Таганом. Бывали минуты, когда
старику нельзя противоречить. Тойджан опустился на место. Айгюль захотелось обнять его за
такую покорность, она никак не ожидала, что он умеет подчиняться. Тем временем Эшебиби
приблизилась к машине, и Айгюль, не зная, что предпринять, решила спрятаться от нее.
— Если она заговорит, пожалуйста, спровадь ее поскорее, — сказала Айгюль и спряталась за
спиной у Тойджана.
— Обязательно заговорит, — пробурчал Тойджан, — потому что ничем не отличается от
чесоточного верблюда, дерева не пропустит, чтобы не потереться.
Эшебиби, как и следовало ожидать, увидев машину, подошла к ней, заглянула внутрь, будто
ища кого-то, и сказала Тойджану:
— Здравствуй, дорогой! Что стоишь посреди дороги?
Тойджан поморщился, увидев безобразное лицо Эшебиби, но, вспомнив наставление Айгюль,
вежливо ответил:
— Ожидаю шофера.