Один день Ивана Денисовича - 8

- Зачем ты мне о попе? Православная церковь от евангелия отошла. Их не сажают или пять лет дают, потому что вера у них не твердая.
Шухов спокойно смотрел, куря, на Алешкино волнение.
- Алеша, - отвел он руку его, надымив баптисту и в лицо. Я ж не против Бога, понимаешь. В Бога я охотно верю. Только вот не верю я в рай и в ад. Зачем вы нас за дурачков считаете, рай и ад нам сулите? Вот что мне не нравится.
Лег Шухов опять на спину, пепел за головой осторожно сбрасывает меж вагонкой и окном, так чтоб кавторанговы вещи не прожечь. Раздумался, не слышит, чего там Алешка лопочет.
- В общем, - решил он, - сколько ни молись, а сроку не скинут. Так от звонка до звонка и досидишь.
- А об этом и молиться не надо! - ужаснулся Алешка. - Что тебе воля? На воле твоя последняя вера терниями заглохнет! Ты радуйся, что ты в тюрьме! Здесь тебе есть время о душе подумать! Апостол Павел вот как говорил: "Что вы плачете и сокрушаете сердце мое? Я не только хочу быть узником, но готов умереть за имя Господа Иисуса!"
Шухов молча смотрел в потолок. Уж сам он не знал, хотел он воли или нет. Поначалу-то очень хотел и каждый вечер считал, сколько дней от сроку прошло, сколько осталось. А потом надоело. А потом проясняться стало, что домой таких не пускают, гонят в ссылку. И где ему будет житуха лучше - тут ли, там - неведомо.
Только б то и хотелось ему у Бога попросить, чтобы - домой.
А домой не пустят...
Не врет Алешка, и по его голосу и по глазам его видать, что радый он в тюрьме сидеть.
- Вишь, Алешка, - Шухов ему разъяснил, - у тебя как-то ладно получается: Христос тебе сидеть велел, за Христа ты и сел. А я за что сел? За то, что в сорок первом к войне не приготовились, за это? А я при чем?
- Что-то второй проверки нет... - Кильдигс со своей койки заворчал.
- Да-а! - отозвался Шухов. - Это нужно в трубе угольком записать, что второй проверки нет. - И зевнул: - Спать, наверно.
И тут же в утихающем усмиренном бараке услышали грохот болта на внешней двери. Вбежали из коридора двое, кто валенки относил, и кричат:
- Вторая проверка!
Тут и надзиратель им вслед:
- Выходи на ту половину!
А уж кто и спал! Заворчали, задвигались, в валенки ноги суют (в кальсонах редко кто, в брюках ватных так и спят - без них под одеяльцем не улежишь, скоченеешь).
- Тьфу, проклятые! - выругался Шухов. Но не очень он сердился, потому что не заснул еще.
Цезарь высунул руку наверх и положил ему два печенья, два кусочка сахару и один круглый ломтик колбасы.
- Спасибо, Цезарь Маркович, - нагнулся Шухов вниз, в проход. - А ну-ка, мешочек ваш дайте мне наверх под голову для безопаски. (Сверху на ходу не стяпнешь так быстро, да и кто у Шухова искать станет?) Цезарь передал Шухову наверх свой белый завязанный мешок. Шухов подвалил его под матрас и еще ждал, пока выгонят больше, чтобы в коридоре на полу босиком меньше стоять.
Но надзиратель оскалился:
- А ну, там! в углу!
И Шухов мягко спрыгнул босиком на пол (уж так хорошо его валенки с портянками на печке стояли - жалко было их снимать!). Сколько он тапочек перешил - все другим, себе не оставил. Да он привычен, дело недолгое.
Тапочки тоже отбирают, у кого найдут днем.
И какие бригады валенки сдали на сушку - тоже теперь хорошо, кто в тапочках, а то в портянках одних подвязанных или босиком.
- Ну! ну! - рычал надзиратель.
- Вам дрына, падлы? - старший барака тут же.
Выперли всех в ту половину барака, последних - в коридор. Шухов тут и стал у стеночки, около парашной. Под ногами его пол был мокроват, и ледяно тянуло низом из сеней.
Выгнали всех - и еще раз пошел надзиратель и старший барака смотреть - не спрятался ли кто, не приткнулся ли кто в затемке и спит. Потому что недосчитаешь - беда, и пересчитаешь - беда, опять перепроверка. Обошли, обошли, вернулись к дверям.
- Первый, второй, третий, четвертый... - уж теперь быстро по одному запускают. Восемнадцатым и Шухов втиснулся. Да бегом к своей вагонке, да на подпорочку ногу закинул - шасть! - и уж наверху.
Ладно. Ноги опять в рукав телогрейки, сверху одеяло, сверху бушлат, спим! Будут теперь всю ту вторую половину барака в нашу половину перепускать, да нам-то горюшка нет.
Цезарь вернулся. Спустил ему Шухов мешок.
Алешка вернулся. Неумелец он, всем угождает, а заработать не может.
- На, Алешка! - и печенье одно ему отдал. Улыбится Алешка.
- Спасибо! У вас у самих нет!
- Е-ешь!
У нас нет, так мы всегда заработаем.
А сам колбасы кусочек - в рот! Зубами ее! Зубами! Дух мясной! И сок мясной, настоящий. Туда, в живот, пошел.
И - нету колбасы.
Остальное, рассудил Шухов, перед разводом.
И укрылся с головой одеяльцем, тонким, немытеньким, уже не прислушиваясь, как меж вагонок набилось из той половины зэков: ждут, когда их половину проверят.
Засыпал Шухов, вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.
Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.
Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.
Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось...