Марина Цветаева - Дневниковая проза - 2

Разглядываю избу: все коричневое, точно бронзовое: потолки, полы, лавки, котлы, столы. Ничего лишнего, все вечное. Скамьи точно в стену вросли, вернее - точно из них выросли. А ведь и лица в лад: коричневые! И янтарь нашейный! И сами шеи! И на всей этой коричневизне - последняя синь позднего бабьего лета. (Жестокое слово!)
__________
Шепота затягиваются, терпение натягивается - и лопается. Встаю - и, сухо:
- Что ж, берете или не берете?
- Вот, коли деньгами бы - тогда б еще можно. А то сама посуди, какой наш достаток?
Сгребаю свой (три куска мыла, пачка спичек, десять аршин сатину), затыкаю палочкой корзинку.
В дверях: "Счастливо!"
Двадцать шагов. Босые ноги вдогон.
- Купчиха, а купчиха?
Не останавливаясь:
- Ну?
- Хочешь семь хвунтов?
- Нет.
И дальше, пропустив от ярости пять изб, - в шестую.
__________
Бывает и по-другому: сговорились, отсыпано, выложено и - в последнюю секунду: "А Бог тебя знает, откудова ты. Еще беды с тобой наживешь! И волоса стриженые... Иди себе подобру да поздорову... И ситца твоего не нужно"...
А бывает и так еще:
- Ты, вишь, московка, невнятная тебе наша жизнь. Думаешь, нам все даром дается? Да вот это-то пшано, что оно на нас - дождем с неба падает? Поживи в деревне, поработай нашу работу, тогда узнаешь. Вы, москвичи, счастливее, вам все от начальства идет. Ситец-то, чай, тоже даровой?
...Подари-ка нам коробок спиц, чтобы чем тебя, пришлую, помянуть было.
__________
И даю, конечно. Из высокомерия, из брезгливости, так, как Христос не велел давать: прямой дорогой в ад - даю!
__________
За возглас: "курочки ня нясутся!" готова передушить не только всех их кур, но их самих - всех! - до десятого колена. (Другого ответа не слышу).
__________
Базар. Юбки - поросята - тыквы - петухи. Примиряющая и очаровывающая красота женских лиц. Все черноглазы и все в ожерельях.
Покупаю три деревянных игрушечных бабы, вцепляюсь в какую-то живую бабу, торгую у нее нашейный темный, колесами, янтарь, и ухожу с ней с базару - ни с чем. Дорогой узнаю, что она "на Казанской погуляла с солдатом" - и вот... Ждет, конечно. Как вся Россия, впрочем.
Дома. Возмущение хозяйки янтарем. Мое одиночество. На станцию за кипятком, девки: - "Барышня янтарь надела! Страм-то! Страм!"
__________
Мытье пола у хамки.
- Еще лужу подотрите! Повесьте шляпку! Да вы не так! По половицам надо! Разве в Москве у вас другая манера? А я, знаете, совсем не могу мыть пола, - знаете: поясница болит! Вы наверное с детства привыкли?
Молча глотаю слезы.
__________
Вечером из-под меня выдергивают стул, ем свои два яйца без хлеба (на реквизиционном пункте, в Тамбовской губ<ернии>!)
Пишу при луне (черная тень от карандаша и руки). Вокруг луны огромный круг. Пыхтит паровоз. Ветви. Ветер.
__________
Господа! Все мои друзья в Москве и везде! Вы слишком думаете о своей жизни! У вас нет времени подумать о моей, - а стоило бы.
__________
Теща: бывшая портниха, разудалая речистая замоскворецкая сваха ("муж подкузьмил - умер!"). Хам, коммунист с золотым слитком на шее; мещанка-евреечка, бывшая владелица трикотажной мастерской; шайка воров в черкесках; подозрительные угрюмые мужики, чужой хлеб (продавать здесь на деньги - не хватит и коммунистической совести!)
Всячески пария: для хамки - "бедная" (грошовые чулки, нет бриллиантов), для хама - "буржуйка", для тещи - "бывшие люди", для красноармейцев - гордая стриженая барышня. Годнее всех (на 1000 верст отдаления!) бабы, с которыми у меня одинаковое пристрастье к янтарю и пестрым юбкам - и одинаковая доброта: как колыбель.
__________
"Господи! Убить того до смерти - у кого есть сахар и сало!" (Местная поговорка).
__________
"Не было смирнее нашего города!" (Рассказ мужика по дороге в Усмань. - Не о всей ли России?)
__________
Сегодня опричники для топки сломали телеграфный столб.
__________
Хозяйка за чем-то наклоняется. Из-за пазухи выпадает стопка золота, золотые со звоном раскатываются по комнате.
Присутствующие, было - опустив, быстро отводят глаза.
__________
С утра - на разбой. - "Ты, жена, сиди дома, вари кашу, а я к ней маслица привезу!.." - Как в сказке. - Часа в четыре сходятся. У наших Капланов нечто вроде столовой. (Хозяйка: "И им удобно, и нам с Иосей полезно". "Продукты" - вольные, обеды - платные.) Вина что-то незаметно. Сало, золото, сукно, сукно, сало, золото. Приходят усталые: красные, бледные, потные, злые. Мы с хозяйкой мигом бросаемся накрывать. Суп с петухом, каша, блины, яичница. Едят сначала молча. Под лаской сала и масла лбы разглаживаются, глаза увлажняются. После грабежа - дележ: впечатлениями. (Вещественный дележ производится на месте.) Купцы, попы, деревенские кулаки... У того столько-то холста... У того кадушка топленого... У того царскими тысячу... А иной раз - просто петуха...
Рузман (семьянин) добродушен. Обнаруживая какой-нибудь запретный (запрятанный) плод, вроде куля муки, сам первый сочувствует:
- Ай-ай-ай! И семейство большое! Нельзя же, в самом деле, семь собственных детей, жену, бабушку и дедушку одним чистым воздухом питать!
Есть в нем и ценитель: так, хитро-скрытое и долго-сопротивлявшееся вызывает в нем любование.
- Такой плут этот Микишкин, такой плут! Ему бы только ликвидацией банков заведовать! И куда он это, вы думаете, он свои николаевские забальзамировал?!
Полегонечку (восьмой день!) вхожу, вживаюсь, уже делю (лирически!) триумфы и беды, уже хозяйка, обеспокоенная долгим отсутствием мужа - мне: "Что же это наш Иося нам изменяет?"
Я по самой середине сказки, mitten drinnen.4 Разбойник, разбойникова жена - и я, разбойниковой жены - служанка. Конечно, может статься - выхвачу топор... А скорей всего, благополучно растряся свои 18 ф<унтов> пшена по 80-ти заградительным отрядам, весело ворвусь в свою борисоглебскую кухню и тут же - без отдыши - выдышусь стихом!
__________
Зовут на реквизицию. (Так герцоги, в былые времена, приглашали на охоту!)
- Бросьте вы свои спички!.. (Сколько у вас осталось коробочек? Как - целых три даром отдали? Ах, ах, ах, какая непрактичная!) Едемте с нами, без спичек целый вагон муки привезете. Вам своими руками ничего делать не придется - даю вам честное слово коммуниста: даже самым маленьким пальчиком не пошевельнете!
И хозяйка, ревниво (не ко мне, конечно, а к мыслимым "продуктам").
- Ах, Иося, разве это возможно! Кто же мне завтра посуду будет мыть, когда я на базар пойду за дрожжами!
(Единственный, в этой семье, покупной "продукт").
__________
Сколько перемытой посуды и уже дважды вымытый пол! Чувство, что я определенно обращена в рабство. Негодная теща, в тон хозяйке, третирует. От моих вероломных Тезеев (хорош - Наксос!) вот уже вторая неделя - ни слуху, ни духу.
У меня пока: 18 ф<унтов> пшена, 10 ф<унтов> муки, 3 ф<унта> свиного сала, янтарь и три куклы для Али. Грозят заградительными отрядами.
__________
Разрываюсь от смеха и гнева. Вечер проходил как всегда. Входили, выходили, пошучивали, покуривали, обдумывали завтрашние набеги, подытоживали нынешние. Словом: мир. И вдруг: гром: Бог! Кто начал - не помню. Помню только свой голос:
- Господа, если его нет - за что же вы его так ненавидите?
- А кто вам сказал, что мы Господа Бога ненавидим?
- Или вы его слишком любите: вы неустанно о нем говорите.
- Говорим, потому, что многие в эти пустяки еще верят.
- Я первая! Дурой родилась, дурой помру. (Это теща прорвалась).
Левит, снисходительно:
- Вы, мадам, это вполне объяснимое явление, все наши мамаши и папаши веровали, но вот (пожатие плечей в мою сторону)... что товарищ в таком молодом возрасте и еще имев возможность пользоваться всеми культурными благами столицы...
Теща:
- Ну что ж, что из столицы? Вы думаете, у нас в Москве все нехристи, что ль? Да у нас в Москве церквей одних сорок сороков, да монастырей, да...
Левит:
- Это пережитки буржуазного строя. Ваши колокола мы перельем на памятники. Я: - Марксу.
Острый взгляд: - Вот именно.
Я: - И убиенному Урицкому. Я, кстати, знала его убийцу.
(Подскок, - Выдерживаю паузу).
...Как же, - вместе в песок играли: Каннегиссер Леонид.
- Поздравляю вас, товарищ, с такими играми!
Я, досказывая: - Еврей.
Левит, вскипая: - Ну, это к делу не относится!
Теща, не поняв: - Кого жиды убили?
Я: - Урицкого, начальника петербургской Чрезвычайки.
Теща: - И-ишь. А что, он тоже из жидов был?
Я: - Еврей. Из хорошей семьи.
Теща: - Ну, значит свои повздорили. Впрочем, это между жидами редкость, у них это, наоборот, один другого покрывает, кум обжегся - сват дует, ей-Богу!
Левит, ко мне: - Ну и что же, товарищ, дальше?
Я: - А дальше покушение на Ленина. Тоже еврейка (обращаясь к хозяину, любезно). - Ваша однофамилица: Каплан.
Левит, перехватывая ответ Каплана: - И что же вы этим хотите доказать?
Я: - Что евреи, как русские, разные бывают.
Левит, вскакивая: - Я, товарищ, не понимаю: или я не своими ушами слышу, или ваш язык не то произносит. Вы сейчас находитесь на реквизиционном пункте, станция Усмань, у действительного члена Р. К. П., товарища Каплана.
Я: - Под портретом Маркса...
Левит: - И тем не менее вы...
Я: - И тем не менее я. Отчего же не обменяться мнениями?
Кто-то из солдат: - А это правильно товарищ говорит. Какая ж свобода слова, если ты и икнуть по-своему не смеешь! И ничего товарищ особенного не заявляли: только, что жид жида уложил, это мы и без того знаем.
Левит: - Товарищ Кузнецов, прошу вас взять свое оскорбление обратно!
Кузнецов: - Какое такое оскорбление?
Левит: - Вы изволили выразиться про идейную жертву - жид?!
Кузнецов: - Да вы, товарищ, потише, я сам член К<оммунисти>ческой партии, а что я жид сказал - у меня привычка такая!
Теща - Левиту: - Да что ж это вы, голубчик, всхорохорились? Подумаешь - "жид". Да у нас вся Москва жидом выражается, - и никакие ваши декреты запретные не помогут! Потому и жид, что Христа распял!
- Хрисс - та - а?!!
Как хлыст полоснул. Как хлыстом полоснул. Как хлыстом полоснули. Вскакивает. Ноздри горбатого носа пляшут.
- Так вы вот каких убеждений. Мадам? Так вы вот за какими продуктами по губерниям ездите - Это и к вам, товарищ, относится! - Пропаганду вести? Погромы подстраивать? Советскую власть раскачивать? Да я вас!.. Да я вас в одну сотую долю секунды...
- И не испугалась! А сын-то у меня на что ж? Самый что ни на есть большевик, почище вас будет. Ишь - расходился! Вот только змеем шипеть! Пятьдесят лет живу, - такого страма...
Хозяйка: - Мадам! Мадам! Успокойтесь! Товарищ Левит пошутил, товарищ всегда так шутит! Да вы сами посудите...
Сваха, отмахиваясь: - И судить не хочу, и шутить не хочу. Надоела мне ваша новая жизнь! Был Николаша - были у нас хлеб да каша,5 а теперь за кашей за этой - прости Господи! - как пес язык высуня 30 верст по грязи отмахиваем...
Кто-то из солдат: - Николаша да каша? Эх вы, мамаша!.. А не пора ли нам ребята, по домам? Завтра чем свет в Ипатовку надо.
__________
Вернулись N и зять. Привезли муки, веселые. И на мою долю полпуда. Завтра едем. Едем, если сядем.
__________
Стенька Разин. Два Георгия. Лицо круглое, лукавое, веснушчатое: Есенин, но без мелкости. Только что, вместе с другими молодцами, вернулся с реквизиции. Вижу его в первый раз.
- Разин! - Не я сказала: сердце вызвонило! (Сердце! Колокол! Только вот звонарей нет!)
Оговорюсь: мой Разин (песенный) белокур, - с рыжевцой белокур. (Кстати, глупое упразднение буквы д: белокудр, белые кудри: и буйно и бело. А белокур - что? Белые куры? Какое-то бесхвостое слово!) Пугачев черен, Разин бел. Да и слово само: Степан! Сено, солома, степь. Разве черные Степаны бывают? А: Ра - зин! Заря, разлив, - рази, Разин! Где просторно, там не черно. Чернота - гуща.
Разин - до бороды, но уже с тысячей персияночек! И сразу рванулся ко мне, взликовал:6
- Из Москвы, товарищ? Как же, как же, Москву знаю! С самых этих семи холмов Москву озирал! Еще махонький был, стих про Москву учил:

Город славный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады, и деревни,
И палаты, и дворцы...

Москва - всем городам мать. С Москвы все и пошло - царство-то.
Я: - Москвой и кончилось.
Он, сообразив и рассмеявшись: - Это вы верно заметили.
Эх, Москва, Москва, Москва,
Золотая голова,
Запро-па-ща-я!
Пасху аккурат в Москве встречал. Как загудел это Иван-Великий-Колокол - да в ответ-то ему - да кажинная на свой голос-то - да врозь, да в лад, да в лоб, да в тыл - уж и не знаю: чугун ли гудит, во мне ли гудет. Как в уме порешился. - ей-Богу! Никогда мне того не забыть.
Говорим что-то о церквах, о монастырях.
- Вы вот, товарищ, обижаетесь, когда на попов ругаются, монашескую жизнь восхваляете. Я против того ничего не говорю: не можешь с людьми - иди в леса. На миру души не спасешь, сорок сороков чужих загубишь. Только, по совести, разве в попы да в монахи затем идут? За брюхом своим идут, за жизнью сладкой. Вроде как мы, к примеру, на реквизицию, - ей-Богу! А Бог-то при чем? Бога-то, на святость ту глядя, с души воротит. Изничтожил бы он свой мир, кабы мог! Нет, ты мне Богом не заслоняйся! Бог - свет: всю твою черноту пропущает. Ни он от тебя черней, ни ты от него не белей. И не против Бога я, товарищ, восстаю, а против слуг его: рук неверных! Сколько через эти руки от него народу отпало! Да разве у всех рассудок есть? Вот, хотя бы отец мой, к примеру, - как началось это гонение, он сразу рассудил: с больной головы да на здоровую валят. Поп, крысий хвост, нашкодил - Бога вешать ведут. Не ответствен Бог за поповский зоб! И сами, говорит, премного виноваты: попа не чтили, вот он и сам себя чтить перестал. А как его чтить-то? Я, барышня, ихнего брата в точности превзошел. Кто первый вор? - Поп. Обжора? - Поп. Гулена? - Поп. А напьется, - только вот разве - барышни вы, объяснить-то вам неприлично...
- Ну а монахи, отшельники?
- А про монахов и говорить нечего, чай, сами знаете. Слова постные, а языком с губ скоромную мысль облизывают. Раскрои ему черепушку: ничего, окромя копченых там да соленых, да девок, да наливок-вишневок не удостоверишь. Вот и вера вся! Монашеское житие! Души спасение!
- А в Библии, помните? Из-за одного праведника Содом спасу? Или не читали?
- Да сам, признаться, не читал, - все больше я в младости голубей гонял, с ребятами озоровал. А вот отец у меня - великий церковник. (Вдохновляясь): Где эту самую Библию ни открой - так тебе десять страниц подряд слепыми глазами и шпарит...
А я вот еще вам хотел, товарищ, про монахов досказать. Монашки, к примеру. Почему на меня каждая монашка глазами завидует?
Я, мысленно: "Да как же на тебя, голубчик, не..."
Он, разгораясь:
- Жмется, мнется, глаза как колодцы. Да куда ж ты меня этими глазами тянешь-то? Да какая ж ты после этого моленная? Кровь озорная - в монастырь не иди, а моленная - глаза вниз держи!
Я, невольно опуская глаза: "Морализирующий Разин". (Вслух):
- Вы мне лучше про отца расскажите.
- О-тец! Отец у меня - великий человек! Что там - в книжках пишут: Маркс, например, и Гракхи-братья. Кто их видел-то? Небось, все иностранцы: имя - язык занозишь, а отечества нету. Три тыщи лет назад - да за семью за синими морями - тридевять земель пройдешь - в тридесятой, - это не хитро великим быть! А может так, выдумки одни? Этот-то (взмах на стенного Маркса)... гривач косматый - вправду был?
Я, не сморгнув: - Выдумали. Сами большевики и выдумали. По дороге из Берлина - знаете? Вымозговали, пиджак надели, бороду - гриву распушили, по всем заборам расклеили.
- А вы, барышня, смелая будете.
- Как и вы.
(Смеется).
...Но вы мне про отца рассказать хотели?
- Отец. Отец мой - околодочный надзиратель царского времени (Я, мысленно: точно за царским временем надзирает!)... Великий, я вам повторю, человек. Так бы за ним ходил с перышком круглые сутки и все бы записывал. Не слова роняет: камни-тяжеловесы! Все: скрижали, да державы, да денницы... Аж мороз по коже, ей-Богу! Раздует себе ночью самоварчик, оденет очки роговые, книжищу свою разворотит - и ну листами бури-ветры подымать! (Понижая голос)...Все судьбы знает. Все сроки. Все кому что положено, кому что заказано, никого не помилует. И царское крушение предсказал. Даром, что царя-то вровень с Богом чтил. И сейчас говорит: "Хоть режьте, хоть живьем ешьте, а не держаться этой власти боле семи годов. Змей - она, змеиной кожей и свалится"... Книгу пишет: "Слезы России". Восемь тетрадей клеенчатых в мелкую клетку исписал. Никому не показывает, ни мне даже... Только вот знаю: "Слезы". Каждую ночь до петухов сидит.
__________
Два Георгия, спас знамя.
- Что вы чувствовали, когда спасали знамя?
- А ничего не чувствовал! Есть знамя - есть полк, нет знамени - нет полка!
Купил с аукциона дом в Климачах за 400 руб<лей>. Грабил банк в Одессе, - "полные карманы золота"! Служил в полку Наследника.
- Выходит он из вагона: худенький, хорошенький, и жалобным таким голоском: "А куда мне сейчас можно будет пойти?" - "Вас автомобиль ждет. Ваше высочество". Многие солдаты плакали.
__________
Говорю ему стихи: "Царю на Пасху", "Кровных коней"...
- Это какой же человек сочинял? Не из простых, чай? А раскат-то какой! Аккурат как громом перекатило· -...Пойла - стойла... А здорово ж ему бы нагорело за стойла за эти! А я полагаю - не в памяти писано, а? Убили отца, убили мать, убили братьев, убили сестер, - вот он и записа-ал! С хорошей жизни так не запишешь! А нельзя ли было бы, барышня, мне этот стих про стойла на память списать?
- Попадетесь.
- Я?!! - Рожа из вдохновенной делается грабительской. Я - да попасться? Нерожён еще прòпад тот, через который я пропасть должен! Нерожён - непроложен! Да у меня, барышня, золотых часов четверо (Руки по карманам!) Хотите - сверяйтесь! И все по разному времени ходят: одни по московскому, другие по питерскому, третьи по рязанскому, а эти вот (ударяя кулаком в грудь) - по разинскому!
- А сказать вам стих про Стеньку Разина? Тот же человек писал. Слушайте.
Ветры спать ушли с золотой зарей,
Ночь подходит - каменною горой.
И с своей княжною...
Говорю, как утопающий, - нет, как рыба, собственным морем захлебнувшаяся (Говорящая рыба... Гм... Впрочем, в сказках бывает).
После тещ, свах, пшен, помойных ведер, наганов, Марксов - этот луч (голос), ударяющий в эту синь (глаза!). Ибо читаю ему прямо в глаза: как смотрят! В васильковую синь: сгинь.
Стенька Разин!
__________
Стенька Разин, я не персияночка, во мне нет двуострого коварства: Персии и нелюбящей. Но я и не русская, Разин, я до-русская, до-татарская, - довременная Русь я - тебе навстречу! Соломенный Степан, слушай меня, степь: были кибитки и были кочевья, были костры и были звезды. Кибиточный шатер - хочешь? где сквозь дыру - самая большая звезда.
Но...
- Только вы уж, барышня, покрупней потрудитесь: я руку-то писаную не больно читаю.
С ребяческой радостью следит за возникновением букв (пишу, конечно, печатными).
- Дэ... мэ... А вот и ять, - аккурат церковка с куполом.
- А вы сам деревенский?
- Сло-бодский!
__________
- А теперь я вам, барышня, за труды за ваши, сказ один расскажу - про город подводный. Я еще махоньким был, годочке по восьмом, - отец сказывал.
Будто есть где-то в нашей русской земле озеро, а на дне озера того - город схоронен: с церквами - с башнями, с базарами - с амбарами (Внезапная усмешка). А каланчи пожарной - не надо: кто затонул - тому не гореть! И затонул будто бы тот град по особому случаю. Нашли на нашу землю татары, стали дань собирать: чиста злата крестами, чиста сéребра колоколами, честной крови-плоти дарами. Град за градом, что колос за колосом, клонятся: ключми позвякивают, татарам поддакивают. А один, вишь, князь - непоклонлив был: "Не выдам я своей святыни - пусть лучше кровь моя хлынет, не выдам я своей. Помоги - отрубите мне руки и ноги! Слышит - уж недалече рать: топота великие". Созывает он всех звонарей городских, велит им изо всей силы-мочи напоследок, в кол'кола взыграть: татарам на омерзение, Господу Богу на прославление. Ну - и постарались тут звонарики! Меня вот только, молодца, не было... Как вдарят! Как грянут! Аж вся грудь земная - дрогом пошла!
И поструились, с того звону, реки чиста-серебра: чем пуще звонари работают, тем круче те реки бегут. А земля того серебра не принимает, не впитывает. Уж по граду ни пройти-ни проехать, одноэтажные домишки с головой под воду ушли, только Князев дворец один держится. А уж тому звону в ответ - другие звоны пошли: рати поганые подступают, кривыми саблями бряцают. Взобрался князь на самую дворцовую вышку - вода по грудь - стоит с непокрытой головой, звон по кудрям серебром текет. Смотрит: под воротами-то тьмы! Да как зыкнет тут не своим голосом:
- Эй вы, звонарики-сударики!
Только чего сказать-то он им хотел - никто не слыхал! И городу того боле - никто не видал!
Ворвались татары в ворота - ровень-гладь. Одни струйки меленькие похлипывают...
Так и затонул тот город в собственном звоне.
__________
Стенька Разин, я не Персияночка, но перстенек на память - серебряный - я Вам подарю.
Глядите: двуглавый орел, вздыбивший крылья, проще: царский гривенник в серебряном ободке. Придется ли по руке? Придется. У меня рука не дамская. Но ты, Стенька, не понимаешь рук: формы, ногтей, "породы". Ты понимаешь ладонь (тепло) и пальцы (хватку). Рукопожатие ты поймешь.
Перстенек бери без думы: было десять - девять осталось! А что в ответ? Никогда ничего в ответ.
С безымянного моего - на мизинный твой.
Но не дам я его тебе, как даю: ты - озорь! Будет с тебя "памяти о царском времени". Шатры и костры - при мне.
__________
- А вот у меня еще с собой книжечка о Москве, возьмите тоже. Вы не смотрите, что маленькая, - в ней весь московский звон!
("Москва", изд<ание> Универсальной библиотеки. Летописцы, чужестранцы, писатели и поэты о Москве. Книжка, которую дарю уже четвертый раз. - Сокровищница!)
__________
- Ну а как в Москве буду - навестить можно? Я даже имени-отечества вашего не спросил.
Я, мысленно: "Зачем?!" (Вслух): - Дайте книжечку, запишу.7
__________
Потом на крыльце провожаю - пока глаз и пока души...
Завтра едем. Едем, если сядем. Грозят заградительными отрядами. Впрочем, Каплан (из уважения к теще) обещает дать знать по путям, что едут свои.
__________
Утреннее посещение N (ночевал в вагоне).
- М<арина> И<вановна>, сматывайтесь - и айда! Что вы здесь с тещей натворили? Этот, в красной черкеске, в бешенстве! Полночи его работал. Наврал, что вы и с Лениным и с Троцким, что вы им всем очки втирали, что вы тайно командированы, черт знает чего наплел! Да иначе не вывез бы! Контрреволюция, орет, юдофобство, в одной люльке с убийцами Урицкого, орет, качалась! Это теща, говорю, качалась (тещу-то Колька вывезет!). Обе, обе, орет, - одного поля ягодки! Ну потом, когда я и про Троцкого и про Ленина, немножечко осел. А Каплан мне - так уж безо всяких: - "Убирайтесь сегодня же, наши посадят. За завтрашний день не ручаюсь". - Такие дела!
А еще знаете, другое удовольствие: ночью проснулся - разговор. Черт этот - еще с каким-то. Крестьяне поезд взорвать хотят, слежка идет... Три деревни точно... Ну и гнездо, Марина Ивановна! Да ведь это ж - Хитровка! Я волосы на себе рву, что вас здесь с ними одну оставил! Вы же ничего не понимаете: они все будут расстреляны!
Я: - Повешены. У меня даже в книжке записано.
Он: - И не повешены, а расстреляны. Советскими же. Тут ревизии ждут. Левит на Каплана донес, а на Левита - Каплан донес. И вот, кто кого. Такая пойдет разборка! Ведь здесь главный ссыпной пункт - понимаете?
- Ни звука. Но ехать, определенно, надо. А тещин сын?
- С нами едет, - мать будто проводить. Не вернется. Ну, М<арина> И<вановна>, за дело: вещи складывать!
...И, ради Бога, ни одного слова лишнего! Мы уж с Колькой тещу за сумасшедшую выдали. Задаром пропадем!
__________
Сматываюсь. Две корзинки: одна кроткая, круглая, другая квадратная, злостная, с железными углами и железкой сверху. В первую - сало, пшено, кукол (янтарь, как надела, так не сняла), в квадратную - полпуда N и свои 10 ф<унтов>. В общем, около 2 п<удов>. Беру на вес - вытяну!
Хозяйка, поняв, что уезжаю, льнет; я, поняв, что уезжаю, наглею.
- Все товарищ, товарищ, но есть же у человека все-таки свое собственное имя. Вы, может быть, скажете мне, как вас зовут?
- Циперович, Мальвина Ивановна.
(Из всей троичности уцелел один Иван, но Иван не выдаст!)
- Представьте себе, никак не могла ожидать. Очень, очень приятно.
- Это моего гражданского мужа фамилия, он актер во всех московских театрах.
- Ах, и в опере?
- Да, еще бы: бас. Первый после Шаляпина (Подумав):
...Но он и тенором может.
- Ах, скажите! Так что, если мы с Иосей в Москву приедем...
- Ах, пожалуйста, - во все театры! В неограниченном количестве! Он и в Кремле поет.
- В Крем...?!
- Да, да, на всех кремлевских раутах. ("Интимно"): Потому что, знаете, люди везде люди. Хочется же поразвлечься после трудов. Все эти расправы и расстрелы...
Она: - Ах, разумеется! Кто же обвинит? Человек - не жертва, надо же и для себя... И скажите, много ваш супруг зарабатывает?
Я: - Деньгами - нет, товаром - да. В Кремле ведь склады. В Успенском соборе - шелка, в Архангельском (вдохновляясь): меха и бриллианты...
- А-ах! (Внезапно усумнившись): - Но зачем же вы, товарищ, и в таком виде, в эту некультурную провинцию? И своими ногами 10 коробочек спичек разносите?
Я, пушечным выстрелом в ухо: - Тайная командировка!
(Подскок. Глоток воздуха и, оправившись):
- Так значит вы, маленькая плутовка, так-таки кое-что, а? Маленький запасец, а? Я, снисходительно:
- Приезжайте в Москву, дело сделаем. Нельзя же здесь, на реквизиционном пункте, где все для других живут...
Она:
- О, вы абсолютно правы! - И рискованно. - А ваш адресок вы мне все-таки на память, а? Мы с Иосей непременно, и в возможно скором времени...
Я, покровительственно:
- Только торопитесь, этот товар не залеживается. У меня не то, чтобы груды, а все-таки...
Она, в горячке:
- И по сходной цене уступите?
Я, царственно: - По своей.
(Крохотными цепкими руками хватая мои руки):
- Вы мне, может быть, запишете свой адресок?
Я, диктуя: - Москва, Лобное место, - это площадь такая, где царей казнят - Брутова улица, переулок Троцкого.
- Ах, уже и такой есть?
Я: - Новый, только что пробит. (Стыдливо): Только дом не очень хорош: № 13, и квартира - представьте - тоже 13! Некоторые даже опасаются.
Она: - Ах, мы с Иосей выше предрассудков. Скажите, и недалеко от центра?
- В самом Центре: три шага - и Совет.
- Ах, как приятно...
Приход тещи кладет конец нашим приятностям.
Последняя секунда. Прощаемся.
- Если б Иося только знал! Он будет в отчаянии! Он бы собственноручно проводил вас. Подумайте, такое знакомство!
- Встретимся, встретимся.
- И я бы сама, Мальвина Ивановна, с таким большим желанием сопровождала вас до станции, но у нас сегодня обедают приезжие, русские, - надо блины готовить на семь персон. Ах, вы не можете себе представить, как я устала от этих низких интересов.
Произношу слова благодарности, почтительно, с оттенком галантности, жму руку.
- Итак, помните, мой скромный дом, как и я сама и муж, - всегда к вашим услугам. Только непременно известите, чтобы на вокзале встретили.
Она: - О, Иося даст служебную телеграмму.
__________
Теща на воле:
- М<арина> И<вановна>, что это вы с ней так слюбились? Неужели ж и адрес дали плюгавке этой?
- Как же! Чертова площадь. Бесов переулок, ищи ветра в поле!
(Смеемся).
__________
Дорога.
Смеется, да не очень. До станции три версты. Квадратная корзинка колотит по ногам, чувство, что руки - по колено. Помощь N отвергаю, - человека из-за мешков не видно! Тригорбый верблюд.
Иду - скриплю. Скрипит и корзинка - правая: гнусное, на каждом шагу, поскрипывание. Около 1 п<уда>. Как бы ручка не оторвалась! (О, идиотизм: за мукой - с корзинами! Мука, которая рифмует только с одним: мешок! В этих корзинках - вся русская интеллигенция!) Нужно думать о чем-нибудь другом. Нужно понять, что все это - сон. Ведь во сне наоборот, значит... Да, но у сна есть свои сюрпризы: ручка может отвалиться... вместе с рукой. Или: в корзине вместо муки может оказаться... нет, похуже песка: полное собрание сочинений Стеклова! И не вправе негодовать: сон. (Не оттого ли я так мало негодую в Революции?)